Ночь с открытыми глазами - Николай Валентинович Худовеков

Момент наступил.

— За Родину! — Паукин знал, что голоса его никто не услышал, и все-таки несколько человек с бутылками были уже наверху. За ними взбирались на обрыв и остальные. Яростные крики влились в сумасшедший грохот моторов и пулеметов. Танки загорались, вот встали огненные столбы — один, другой… Танкисты выскакивали из машин и попадали в жестокие объятия «паукинцев». Но и те валились от пуль, гибли под гусеницами…

Паукин бросил все свои бутылки, поджег танк. Прямо перед собой увидел одного из тех «делегатов», Николаева, который, тоже «разоружившись», оглядывался по сторонам — и тут на него наскочил огромного роста немец-танкист, только что отбившийся от двоих паукинцев. В руках у немца был кинжал. Паукин и крикнуть не успел, как враг, смяв Николаева, бросился на него самого. Все решали доли секунды. Ловким ударом кулака Паукин сбил гитлеровца на землю, сам упал на него, выстрелил из подвернувшегося под руку хазинского пистолета… Поднявшись, почувствовал на себе кровь. Оказалось, своя: врезал-таки фашист ему ножом и, кажется, основательно.

Осмотревшись, Паукин увидел, что шесть танков смрадно горят, один лежит на боку под обрывом: пытался прорваться со стороны моря. Остальные машины повернули назад, их было уже не разглядеть там, в пыли.

— Эх! Эх! Эх!

— Ур-раа!

— Бей их… вашу мать!

— Ага! Ага!

— Братцы, наша наверху! Бей их!

В этой продолжавшейся толчее паукинцы добивали последних спасавшихся танкистов. Те из врагов, кто отбился, бросились на холмы и попали под пулеметные очереди.

…В начале этого лихого сентября, когда успехи гитлеровцев на Восточном фронте замерли на своей крайней точке, был еще возможен такой десант, сам по себе, конечно, авантюрный. Майору Цергеру, в душе неисправимому «романтику», не давали спать лавры дивизии «Эдельвейс», которая подняла тогда флаг со свастикой над Эльбрусом. С колонной танков, обойдя советские позиции, майор двинулся через степь к Каспию — по одной из тех дорог, по которым спустя месяц уже прибывали под Сталинград наши резервные части для контрнаступления… Захватив окшайскую нефть, Цергер получил бы подкрепление с воздуха и пошел дальше, повернув на север, — громить советские тылы, сеять панику… Он ставил на ошеломление, на растерянность врага.

Наткнувшись на засаду и не зная, не предполагая, что она состояла из бывших заключенных, танкисты решили, что их планы разгаданы советским армейским командованием. А раз так, не было смысла двигаться дальше. Оставив несколько своих танков на берегу моря, они повернули обратно. Отступать, однако, пришлось уже днем, по открытой степи. Вскоре танки обстреляла советская авиация. Бросив подбитые машины, экипажи рассеялись по степи.

Неизвестно, смог ли кто-нибудь из танкистов добраться до своих.

Но и паукинцам не пришлось праздновать победу.

Они уже радостно окликали друг друга, когда внезапно увидели приземистый танк, надвигавшийся… не с той стороны, откуда появилась колонна, а с противоположной. Это была та вторая машина, которая ловко обошла подбитую и вырвалась вперед, скрывшись было из виду. Теперь она возвращалась, и танкисты видели перед собой толпу безоружных людей.

И яростно, будто отыгрываясь за десант, хлестали их пулеметным градом, давили гусеницами. Люди бежали к обрыву, пули настигали их. Танк повернул башню в сторону холмов, жахнула пушка — и только дымящаяся земля осталась от пулеметчиков.

В бешенстве метался по обрыву Паукин. Танк прошел мимо него, не причинив вреда, и теперь сержант видел, как падают люди, и не мог ничем помочь… И вдруг наткнулся на бутылку с горючим. Она лежала рядом с убитым Николаевым. Схватив ее, бросился Паукин к танку. И, не рассчитав, подбежал слишком близко. Танк сделал резкий разворот, сбил сержанта и подмял его под себя…

И тут же остановился. В неестественном положении — пушкой вбок — замерла башня, затихли пулеметы, смолк ревущий мотор.

Прошла минута, другая. Медленно поднялся из люка человек. Стоял на броне, словно прислушиваясь к шуму огненной бури вокруг. Потом спустился на землю возле машины…

Устало брели к нему с разных сторон четверо — один в потрепанной солдатской гимнастерке, с винтовкой в руках, остальные в серых спецовках, без всякого оружия. И, подойдя, увидели, что глаза у танкиста закрыты бинтами, поверх бинтов очки…

10

…Остался час до самых главных дел —

Кому до ор-рдена, кому до «вышки» —

скрежетал магнитофон за стеной. Голос казался скрипучим, вероятно, оттого, что ленту часто прокручивали. С тех пор, как здесь, в общежитии, устроилась Женя, у ее соседей ни один вечер не обходился без этой музыки. Но ей всегда представлялось, что это сам исполнитель поет сквозь зубы, со зверским выражением лица, смакуя судьбу своих «штрафных батальонов», о которых говорилось в песне: «Вы лучше лес рубите на гр-робы…» Стали бы петь так Сергей Гассанович или его товарищи, которые побывали в том бою?

И если не поймаешь в грудь свинец,

Медаль на грудь поймаешь «За отвагу»…

Четыре параллельно выстроенных девятиэтажных корпуса, соединенных внизу широкой «перемычкой» — так выглядит общежитие для молодых рабочих нефтехимического комбината. Перемычка, она же вестибюль, тут и библиотека, и шахматный зал, и столовая, и магазин. В шесть утра здесь шумно: молодежь со всех этажей летит в столовую, полчаса на завтрак и не зевай — к общежитию подходят автобусы, чтобы забрать всю ораву и увезти в пустыню, в ту сторону, в которой далекими светло-желтыми дымками напоминает о себе комбинат. Жене утром не спалось, она тоже выходила в вестибюль, молча провожала эту компанию, а однажды замешкавшийся вихрастый парень спросил у нее:

— Что растерялись, девушка? Опоздали, ваши уехали? Садитесь в наш автобус, подвезем. Вы из какого цеха?

— Я пока еще не из какого, — улыбнулась она.

— А, на работу устраиваетесь? Давайте, давайте. К нам, может, направят. У нас в аналитической лаборатории… — Он не договорил, махнул рукой и побежал к своему автобусу.

А в самом деле, чем не жизнь: вставать вот так утром и бежать с этими ребятами, «священнодействовать» над приборами и реактивами (химию Женя, кстати, в школе очень любила). Быть самостоятельной совсем, деньги маме в Москву посылать. И не думать с тоской о каком-то там журналистском конкурсе, и не биться над решением загадок, которые если и разгадаешь, неизвестно еще, обрадуешь ли кого-нибудь.

…Первый этаж общежития — своеобразная гостиница, «дом приезжих»: только что поступивших на комбинат селят вместе с командированными. Женя сюда перебралась, когда привезла раненого Сардара с буровой в город. День на буровой просидела вместе с ним, а потом, вечером, когда за ней завернул Володя на своем газике,