Между Явью и Навью - Владимир Орестов

– Мр-ра? – недовольно спросил кот.

– Помнишь сказку – иди туда, не знаю куда, сделай то, не знаю что? – мрачно поинтересовалась Яга. – Это теперь про меня. Богини велят идти и делать. Знать бы, что именно! Ладно, судьба подскажет. – Она протерла глаза и потянулась.

Мертвяк тем временем растопил костерок пожарче, приспособил над ним треногу из веток и начал греть воду на варево. Яга только подивилась такой расторопности.

Она сходила к ручейку, умылась и расчесала волосы. Хотелось оттянуть неизбежное, еще чуточку посидеть у воды, в тишине.

Достала из кошеля княжий Знак. Странная штука – то теплый, то холодный, а то и одновременно – половина греет, половина холодит. Сейчас вообще никакой, просто серебряный кругляш. Может, упреждает от чего?

Яга продела в ушко Знака шнурок и повесила его на шею. Пусть будет. Авось, пригодится в Киевской земле, сумеет Яга за богатыря сойти. Говорят, все, кто Мстиславу служит, обязаны богатырям помогать. Пусть и ей помогут. А за ложь она потом сама Мстиславу ответит.

От костра потянуло кашей с травами. Яга плеснула себе в лицо еще пару пригоршней воды и пошла обратно. Дел по горло. Например, надо бы понять, что за мертвяк ей достался. Уж больно самостоятельный.

Засохший пень неподалеку от костра показался ей странным. Не было тут такого! И амулет на шее потеплел. А, понятно…

– Беда-то какая, Ягинюшка, – проскрипел пень, разворачиваясь в кряжистого деда с зеленой бородой – мхом.

– Беда, Леший, – согласилась Яга. – Сядь со мной, поешь каши, поговорим.

Мертвяк положил им густое варево с черемшой на два куска бересты. Леший с сомнением покосился на его руку с длинными синими ногтями, но угощение взял.

Мрак неподалеку хрустел только что пойманной пичугой.

Яга принялась за еду без опаски. Мертвяк хозяйке навредить не может. Вот живого его стоило бы побояться.

Когда мертвяк рядом оказался, Знак похолодел. Ага. Значит, на колдовство теплеет, на мертвых – морозит. Человеку без Силы и впрямь штука полезная.

Леший отведал каши, вздохнул тяжело и заговорил:

– Я ведь, Ягинюшка, ведаю только то, что в лесу творится. Не знал я… После увидел, да поздно было! Ведь даже когда Владимир окаянный народ крестил – нас миновало!

* * *

К жрецам пришли перед рассветом. Так же, как к Яге, воины с монахами. Старый жрец Перуна сумел зарубить двоих. Остальные только проклинали воеводу и своих убийц, но толку-то? Монахи читали псалмы, и древние боги были бессильны на своих капищах.

Пастушью дудку Велеса и прялку Мокоши монахи окропили святой водой, сломали и сожгли. Топор Перуна прокалили в кузне, разбили молотом, а осколки утопили в болоте.

Леший забился в самое сердце чащобы и плакал от горя и страха. Он не сразу понял, что Яга сумела спастись.

– Ягинюшка, – всхлипывал Леший у костра, прихлебывая отвар молодых смородиновых листьев, – Ягинюшка, они же не скрывались! В дружине любой знал, куда воины пойдут! И на конюшне дружинной знали! У жреца Велесова просили лошадкам трав для силы и резвости, а упредить – никто, никто не побёг!

– Забоялись люди дружинных, – вздохнула Яга. Хотя знала – не в том дело, ох, не в том!

– Вечор я на опушке сидел, – шмыгнул носом Леший, – у Рябиновки. Акинья, что тебе за упокой мертвяка снеди обещала, радовалась – мол, не надо нести. И мертвяка нет, и платить не придется. А монах, что у Перунова жреца был, ей велит – нам неси теперь. Понесла, куда деваться. Я ей в огород борщевика закинул, пущай помается. Зато монах аж облизнулся и служке своему говорит – апископ, коему князь десятину со сбора отдает, далече. Упыря мы прибьем, а горшок каши – это горшок каши.

Яга осторожно, как хрустальную, поставила на камень глиняную мисочку. Хотелось сжать в кулаке ни в чем не повинную посудину, смять, расколотить!

– В конечном счете, – медленно, мертвым голосом сказала она, – все упирается в то, кто кому платит. Нас убивали за кринку молока и корзину яиц.

– Ты забыла про души, хозяйка, – подал голос мертвяк. – Монахи верят, что греческой верой всех спасут. А вы, жрецы, каждому самому спасаться велите. Кто большие дела вершит, того боги заметят и к себе возьмут. Кто нет – тому у твоей Мораны тенью скитаться. Многие ли сдюжат?

Леший от такого аж замер, не донеся до рта ложку с кашей.

– К кому душа лежит, тому и окорок несут, – ответила Яга, почему-то совсем не удивившись мертвяковому разговору. – Ты чего на богов злой? Перун к себе не взял?

– Перуну болотный утопленник ни к чему. – Мертвяк как будто сам опешил от своих слов. Замер с топором в руке, глядя куда-то за холм. – Я… помню, как тонул. Потом холод, и женщина, прекрасная и жуткая. У зеркала. А в зеркале не она, а что-то… Не знаю. Отмахнулась от меня красавица – пшел вон! Я и пошел. Обратно в болото. Как вылез – не помню. Как бродил – не помню. Тебя, хозяйка, увидел – будто прояснилось что-то. И дальше… проясняется. Вот… доктрину спасения вспомнил. Только не про меня она. Чужая.

– Охр-ренеть, – восхитился кот Мрак, обходя мертвяка. – Ты чего, мудрец? Как звать-то?

– Н-не знаю. – Мертвяк потряс головой. – Прости.

Яга была уверена – не врет. Слишком тесно связан мертвяк со жрицей. Пока от него большего не добиться. Ну и ладно, пусть дальше проясняется.

– После поговорим, – отрезала Яга. – Леший, дедушко, а ты полоцкого княжича не видал? Красивый такой, на сером жеребце.

– Разве ж за всем усмотришь? Вроде был такой. Давеча в Менск въехал, ночевать. А вчера с рассветом я… – Леший снова всхлипнул, и Яга, утешая, погладила его по шершавому плечу. Под рукой будто оказалась кора ракиты.

…Ракита горит жарко… – эхом отдалось в голове Яги.

– Не плачь, Леший, прошу. – Яга продолжила гладить его по плечу. – Мы с тобой живы, целы, перебедуем. Сейчас надо бы нам подумать, как Луке, монаху хитрому, который все это устроил, пару вопросов задать. И чтоб ответил. Он вроде в Киев собирался. Глянешь?

Леший вернулся к вечеру.

Яга чистила золой золото из клада – мало ли, где им сверкать придется, пусть кольца да ожерелья побогаче смотрятся. Мертвяк тушил в котелке принесенного Мраком зайца.

– Я в Менск-то зайтить не могу, птичек, – Леший с сомнением покосился на Мрака и кучку перьев у березы, – спроворил. Навела ты шороху, Ягинюшка… Воевода орет и велит всем тебя искать. Награду серебром назначил. Монах Лука не орет, зато молится. Завтра