Маска и душа - Федор Шаляпин

Послушалъ я, послушалъ, не вытерпѣлъ и сказалъ:

— Пойду я, господа, въ баню. Никакого «Каменнаго гостя» мы съ вами пѣть не будемъ.

И ушелъ. «Каменный гость» былъ лоставленъ безъ моего участия и, разумѣется, предсталъ передъ публикой въ весьма печальномъ видѣ.

35

Кажется мнѣ порою, что растлевающее влiянiе на театръ оказалъ и общiй духъ новаго времени. Долго наблюдалъ я нашу театральную жизнь въ столицахъ и не могъ не заметить съ большимъ огорченiемъ, что нѣтъ уже прежняго отношенiя актера къ театру. Скептики иногда посмеиваются надъ старомодными словами, «святое искусство», «храмъ искусства», «священный трепетъ подмостковъ» и т. п. Можетъ быть, оно звучитъ и смешно, но, вѣдь, не пустыя это были слова для нашихъ стариковъ. За ними было глубокое чувство. А теперь похоже на то, что молодой актеръ сталъ учиться въ училищахъ, главнымъ образомъ, только для того, чтобы получить аттестатъ и немедленно же начать играть Рюи Блаза. Пересталъ какъ будто молодой актеръ задумываться надъ тѣмъ, готовъ ли онъ. Онъ сталъ торопиться. Его занимаютъ другiе вопросы. Весь трепетъ свой онъ перенесъ на дешевую рекламу. Вмѣсто того, чтобы посвятить свою заботу и свое вниманiе пьесѣ, изображению персонажа, спектаклю, — онъ перенесъ свое вниманiе на театральный журнальчикъ и на афишу — имя большими буквами. Понятно, что лестно увидѣть свое изображенiе на первой странице журнала съ надписью внизу: «Усиковъ. Одинъ изъ самыхъ нашихъ замѣчательныхъ будущихъ талантовъ». Прiятно и ослепительно. Но въ этомъ ослепленiи актеръ пересталъ замѣчать, что интимныхъ отношенiй со священнымъ искусствомъ» онъ все ближе и ближе переходилъ къ базару. Актеръ обтеръ лицо объ спину театральнаго репортера…

Для развлечения и удовлетворенiя мелкаго самолюбiя онъ восторженно сталъ принимать приглашенiя въ кружки, такъ называемыхъ, любителей театральнаго искусства, кружки взаимной лести и рекламы, гдѣ на каждой репетицiи обязательно находилъ редактора театральной газеты. Критика серьезныхъ людей сдѣлалась ему обидной, тяжелой и невыносимой. Но страшнѣе всего то, что онъ потерялъ способность и склонность критиковать самого себя.

Надо по всей справедливости сказать, что трудно приходится современной молодежи — ее жаль. Искусство требуетъ не только усидчивости, но и сосредоточенности. Цивилизацiя послѣднихъ десятковъ лѣтъ смяла кости этой доброй усидчивости. Сейчасъ всѣ такъ торопятся, спѣшатъ. Аэропланы, радiо. Наверху летаютъ, а внизу, на землѣ дерутся. Хоть я и не очень старъ, а скажу, мы, старики, въ баню ходили, долго мылись, благодушествовали. Хорошо потереться мочалкой и вѣникомъ попариться. Для искусства хорошо. Теперь станешь на пружинку, тебя въ минуту и намылили, и потерли, и усатинъ уже во всѣхъ волосахъ. Для искусства усатинъ вредная вѣщь, вредна и пружинка… Искусство требуетъ созерцанiя, спокойствiя, хорошаго ландшафта съ луной. А тутъ Эйфелева башня съ Ситроеномъ… Надо торопиться, спѣшить, перегонять.

Актеръ, музыкантъ, пѣвецъ вдругъ какъ-то стали всѣ ловить моментъ. Выдался моментъ удачный — онъ чувствуетъ себя хорошо. Случилось что нибудь плохое, онъ говоритъ — «не везет», затираютъ, интригуютъ. Этотъ моменталистъ никогда не виноватъ самъ, всегда виновать кто-то другой.

И годъ отъ году, на моихъ глазахъ, этотъ базаръ сталъ разрастаться все болѣе зловѣще. Ужасно, на каждомъ шагу и всюду — на всемъ земномъ шарѣ — сталкиваться съ профессiоналами, не знающими своего ремесла. Актеръ не знаетъ сцены, музыкантъ не знаетъ по настоящему музыки, дирижеръ не чувствуетъ ни ритма, ни паузы. Не только не можетъ передать души великаго музыканта, но неспособенъ даже услѣдить болѣе или менѣе правильно за происходящими на сценѣ дѣйствiями, а, спектаклемъ командуетъ онъ, какъ полководецъ — сраженiемъ. Съ чрезвычайно нахмуренными бровями, съ перстнемъ на мизинцѣ, онъ за то очень убѣдительно машетъ палочкой… И нельзя сказать, чтобы этотъ дирижеръ совершенно ничего не зналъ. Нѣтъ, онъ знаетъ, много знаетъ, обученъ всѣмъ контрапунктамъ, но отъ этого знанiя толку мало потому, что однихъ знанiй недостаточно для рѣшенiя задачи. Надобно еще умѣть сообразить, понять и сотворить. Bѣдь, для того, чтобы построить хорошiй мостъ, инженеру мало знать курсъ, который онъ проходилъ въ школѣ. Онъ долженъ еще быть способнымъ рѣшить творческую задачу…

Мнѣ, которому театръ, быть можетъ, дороже всего въ жизни, тяжело все это говорить, но еще тяжелѣе все это видѣть. Я старая театральная муха — гони ее въ окно, она влѣзетъ въ дверь — такъ неразрывно связанъ я со сценой. Я продѣлалъ все, что въ театрѣ можно дѣлать. Я и лампы чистилъ, и на колосники лазилъ, и декорацiи приколачивалъ гвоздями, и въ апофеозахъ зажигалъ бенгальскiе огни, и плясалъ въ малороссiйской труппѣ, и водевили разыгрывалъ, и Бориса Годунова пѣлъ. Самый маленькiй провинцiальный актеръ, фокусникъ какой-нибудь въ циркѣ близокъ моей душѣ. Такъ люблю я театръ. Какъ же мнѣ безъ боли признаться, что въ большииствѣ современныхъ театровъ мнѣ и скучно, и грустно?

Но я надеюсь, я увѣренъ, что не всѣ молодые измѣнили хорошей, честной театральной традицiи. И съ увѣренностью скажу имъ: «не теряйте духа! Будьте себѣ вѣрны — вы побѣдите!»Ужинъ въ Московскомъ, Художественно-артистическомъ кружкѣ.

IV. Русск iе люди

Со вторичнымъ моимъ поступленiемъ на Императорскую сцену моя работа стала протекать параллельно въ обѣихъ сголицахъ, такъ какъ я поочередно выступалъ то въ Марiинскомъ театрѣ въ Петербургѣ, то въ Большомъ Императорскомъ театрѣ въ Москвѣ. Артистъ, много и серьезно работающiй, не располагаетъ большими досугами. Изученiе ролей, репетицiи, спектакли. Часы же моего отдыха я проводилъ или въ семьѣ, или въ кругу друзей — музыкантовъ, художниковъ, писателей. Такъ называемое «общество» я посѣщалъ мало. Однако, въ Москвѣ я съ большимъ интересомъ (присматривался къ купеческому кругу, дающему тонъ всей московской жизни. И не только московской. Я думаю, что въ полустолѣтiе, предшествовавшее революцiи, русское купечество играло первенствующую роль въ бытовой жизни всей страны.

Что такое русскiй купецъ? Это въ сущности простой россiйскiй крестьянинъ, который послѣ освобожденiя отъ рабства потянулся работать въ городъ. Это тотъ самый мохнатенькiй огурчикъ, что весною налился соками деревни, созрѣлъ подъ деревенскимъ солнцемъ и съ крестьянскаго огорода перенесенъ въ городъ для зимняго засола. Свѣжiй огурецъ въ огородѣ, можетъ быть, красивее и вкуснее соленаго, хотя это какъ на чей вкусъ, но и соленый огурчикъ, испорченный городомъ, все еще хранить въ себѣ теплоту и силу деревенскаго солнца. Въ холодную зимнюю пору, послѣ доброй рюмки водки, онъ вмѣстѣ съ нею согрѣваетъ животъ не только «буржуя», но к пролетарiя, простого рабочаго человѣка… Дѣствительно, не только на себя работало россiйское купечество — оно творило жизнь, оно зачинало трудъ…