Федор Годунов. Потом и кровью - Иван Алексин

заставив судорожно закашляться и подавив на корню матерные слова. Рывком поднимаюсь, каждое мгновение ожидая смертельный удар сверху, и встречаюсь глазами с моим противником, лихорадочно копошащимся в метре от меня.

Что, тоже не весело пришлось? Качка, она такая! Для всех качка. А вот ятаган ронять не нужно было. Я вон, хоть и треснулся, а нож не выронил, да и цепь само собой никуда не делась!

Рывком бросаюсь на потянувшегося к оружию турка, опрокидываю, с силой вгоняю нож в бок и вновь прикладываюсь головой о ненавистный настил.

Проклятый шторм! На мне так скоро живого места не останется! Вот только некогда шишки щупать, схватка у на палубе ещё кипит. И, по-моему, не очень удачно для нас. Недаром Порохня так орёт призывно, что его голос даже сквозь бурю слышно.

Несусь обратно, сжимая в руке ятаган. Оружие, конечно, непривычное, не чета сабле, но всё же получше куска цепи будет! Опускаю его на голову одному из турок, преградившего было путь, вгоняю нож в спину второму, и вновь качусь кувырком теперь уже вдоль палубы, ткнувшегося носом в пучину корабля.

На этот раз от души матерюсь, поминая всех святых и угодников вместе взятых. И, получив мощный пинок по жалобно захрустевшим рёбрам, опрокидываюсь на спину, заняв тем самым удобное положение, чтобы хорошо рассмотреть летящее мне в лицо клинок ятагана. Очередной крен, и усатого турка опрокидывает навзничь, отшвыривая прочь от меня.

— Ну, извините, граждане святые, — прохрипел я, тяжело поднимаясь на ноги. — Погорячился!

Бросился было к моему несостоявшемуся убийце, но тому уже проломил цепью голову подскочивший сбоку помойный. Старик тут же вырвал у убитого ятаган и радостно засмеялся, оглянувшись на меня. В его глазах отражались безумие и безграничное торжество.

А старик-то, судя по всему, явно в прошлом воином был. И натерпелся он на этой галере поболее нашего. Есть что супостатам высказать!

— Братья! К люку пробивайтесь! — на этот раз расслышал я отчётливо крик Данилы. — Беда будет, коли всех басурман из трюма выпустим!

Оглядываюсь по сторонам, нахожу глазами злополучный люк. Вокруг него сгрудилось несколько янычар, на которых яростно наседало с десяток невольников во главе с атаманом.

Вот оттуда показался ещё один янычар. Начав лихорадочно подниматься на палубу, но прорвавшийся сквозь вражеский строй молодой гребец смачно бьёт ногой по лицу, опрокидывает несчастного обратно. И тут же сам заваливается следом, получив сабельный удар в спину. Очередной креп опрокидывает всех к правому борту. Люди начали резаться прямо там, лёжа, пуская в ход ножи и цепы, выковыривая глаза, вгрызаясь зубами в горло.

Мне удалось удержаться, зацепившись за обломок поломанной мачты, корявым обрубком торчавший из палубы. Вскочил, подбежал к уже никем не охраняемому люку, рубанул показавшегося было из трюма турка.

— Извини! — выдохнул я, сплюнув в трюм, — но нельзя к царю вот так, без доклада ломиться. Да и не принимаю я по пятницам!

В ответ тоже плюнули — огнём из мушкета. Я отпрянул от края, радуясь, что турок умудрился промазать. Вот ведь, нехристь шустрый! Даром, что мушкет фитильный, а не искровой, всё равно в такой сырости выстрелить умудрился!

Сбоку наваливаются ещё два янычара. Сразу стало не до размышлений. Я попятился, отмахиваясь ятаганам и стараясь не дать им сблизиться. Отбил выпад одного из своих врагов, отшатнулся от железного росчерка, едва не располосовавшего лицо, от другого и упёрся спиной в уцелевшую мачту, с ужасом понимая, что очередной выпад, я могу уже и не отбить.

Положение спас старик, выскочивший у меня из-за спины. Бывший помойный хитро крутанув саблей, поймал одного из янычар на ложный финт, и походя вогнал клинок тому в живот. Турок закричал, попытавшись схватить своего убийцу за руку, но старик, выдернув оружие, уже устремился к его товарищу. Тот развернулся в сторону нового врага, пластая сталью воздух и захрипел, получив удар уже от меня.

А вот нечего было бок подставлять!

— Благодарствую, дедушка! — выдохнул я устало, схватившись за мачту, чтобы не оказаться смытым очередной волной. — Ты мне жизнь спас.

— Все под Богом ходим, внучок, — старик склонился над зажимающим живом янычаром и, вынув у того из-за пояса нож, перерезал ему горло. — Случай будет, сквитаемся.

— Надо к люку идти, — оглянулся я на крики гребцов. — Помочь.

— Да нет там более ворогов, — в голосе бывшего помойного слышалась откровенная досада. — Порубили всех супостатов, разве не видишь.

Я ещё раз взглянул в сторону люка и увидел показавшуюся из него голову радостно лыбящегося Тараски.

Глава 10

— И что дальше? Куда мы теперь?

Вопрос, заданный кем-то из бывших невольников, повис в воздухе. Очень уж непростым был этот вопрос. Так сразу на него и не ответишь!

Вчера, сцепившись с турками в яростной схватке не на жизнь, а на смерть, мы таким вопросом не задавались. Самим бы выжить, да врага одолеть. Дальше на тот момент никто не заглядывал.

Да и после, оставшимся в живых, не до того было. Люди так умаялись, что, разместив раненых в капитанской каюте, сняв цепи с рук и позаимствовав у турок одежду, сразу спуститься в трюм и повалились без сил на гамаки, наплевав на всё: и на продолжавший бушевать снаружи шторм, и на заполнившую почти на четверть трюм воду, и на рухнувшую с жутким треском вторую мачту.

Выживем до утра — хорошо, тогда и думать будем, что дальше делать, а нет, так хоть умрём свободными, без цепей и кандалов проклятых.

И вот наступил новый день. Море почти успокоилось, весело покачивая многострадальное судно на своих плечах. На небе, всё чаще прорываясь сквозь начавшие расступаться облака, задорно светило солнце. Мы были свободны!

Вот только эта свобода досталась дорогой ценой. Из почти ста двадцати галерных гребцов на ногах осталось тридцать восемь человек, да и то добрая половина из них имели какие-нибудь ранения. Ещё пятеро тяжелораненых лежали в капитанской каюте. Да и сам корабль представлял теперь довольно жалкое зрелище. Обе мачты сломаны, борта местами покорёжены, в трюмах вода плещется.

Вот и собрались победители, чтобы решить, что делать дальше.

— Вестимо, куда, — наконец, прервал затянувшееся молчание Тараско Мало́й, поглаживая эфес трофейного ятагана. Забинтованное плечо молодого казака нисколько не смущало. — На Сечь пойдём.

— И как же ты до неё дойти удумал, до Сечи этой? — зло спросил его коренастый Георгий. — Мачты поломаны,