«Сыны Рахили». Еврейские депутаты в Российской империи. 1772–1825 - Ольга Минкина

Более традиционной формой выражения еврейских интересов были выступления от имени кагалов. Так, после пожара в Брест-Литовске, 19 февраля 1802 г. члены местного кагала Абрам Елиович, Гершко Йоселевич, Герцель Лейбович и Абрам Мордкович обратились со всеподданнейшим прошением о выдаче ссуды из казны на восстановление еврейского квартала и об освобождении от податей[615]. В начале прошения главы кагала выступают от лица брестских «обывателей» в целом, которые заранее приносят благодарность за императорское милосердие, и только затем – от лица «брестского еврейского общества». При этом «еврейское общество» не тождественно кагалу[616]. Осознавая свое выступление как «ощутительную дерзость», кагальные тем не менее стремились доказать, что кагал является частью государственного аппарата, и, следовательно, восстановление сгоревшей кагальной избы и домов членов кагала следует осуществить за казенный счет[617]. «Кагальная изба», таким образом, приравнивается к «присутственному месту», а дома членов кагала – к «казенным квартирам»[618].

Особую роль сыграли «мнения» кагалов в разработке «Положения о евреях» 1804 г. Уничижительная характеристика содержания этих документов в докладе Первого еврейского комитета, почти дословно воспроизведенная в справке о еврейских депутатах, подготовленной Четвертым еврейским комитетом[619], убедительно опровергается «мнениями» киевского и минского кагалов 1804 г., впервые введенными в научный оборот Дж. Д. Клиером[620]. Однако изложение Клиера отличается краткостью и рядом неточностей, что ставит перед нами задачу охарактеризовать данные документы подробнее. Из работы Клиера можно понять, что содержание представленного кагалам проекта «Положения о евреях» реконструируется исключительно по «мнениям» кагалов[621], тогда как в составе того же архивного дела, что и «представление» минского кагала губернатору, отложились в копии «Статьи, сообщенные еврейским депутатам»[622] комитетом, т. е. проект «Положения о евреях», предложенный на рассмотрение сначала депутатам, а затем кагалам.

«Минский кагал в виде всего здешнего еврейского общества»[623], а также «с собранными из всей губернии членами»[624] (очевидно, имеется в виду практиковавшееся в особо важных случаях расширенное совещание глав кагала с состоятельными членами общины, не входившими в кагал, и представителями от прикагалков) 10 марта 1804 г. представил свое мнение гражданскому губернатору З.Я. Карнееву. Кагал постарался заверить комитет, что вполне поддерживает идею привлечения еврейского населения к земледелию. Но поскольку добровольно к земледельческому труду могли обратиться только бедняки, не имеющие денег на покупку земли и обеспечение хозяйства, следовало «позволить достаточным из евреев купцам покупать земли»[625] и заводить на них фабрики, на которых работали бы бедные евреи. Когда они «привыкнут к работе» и «поправят свое состояние», то их можно будет там же перевести на земледельческую работу. Кагал особенно настаивал на том, чтобы еврейские землевладельцы «в приобретенных покупкою к фабрикам деревнях могли пользоваться правом помещичьим здешнего края»[626] и заводить винокуренные заводы. Содержавшийся в проекте «Положения» запрет на продажу евреями спиртного в сельской местности минский кагал предлагал оставить только в качестве запрета на торговлю евреями помещичьей водкой на помещичьих землях («кроме мелочной по шинкам в деревнях продажи через евреев»[627]), тогда как евреи-землевладельцы и крупные откупщики могли торговать алкоголем «по деревням на праве помещика»[628]. Для проведения этой программы в жизнь требовалось также специальное правительственное распоряжение, «дабы иногда от неразумения не могло местное начальство их стеснять»[629]. Таким образом, одна из главных тенденций «Положения» – превратить евреев в «нормально» организованный народ с сословным делением, соответствующим организации остального населения, – получает в «мнении» минского кагала неожиданное, но вполне логичное продолжение. В предложении минского кагала фактически выделяется сословие своего рода «еврейских дворян», тогда как статус низших слоев еврейского общества снижается еще больше. Последние (несмотря на то, что кагал счел нужным особо оговорить, что евреи-землевладельцы будут расселять их в своих владениях «как вольных людей по контрактам»[630]) подвергались опасности возможного закрепощения. Понижением статуса в глазах еврейского общества было и само обращение к земледелию, что отмечается и в «мнении» кагала[631].

По поводу учреждения Синедрина (в представлении кагала: «Сенгендрина») минский кагал высказался довольно резко: «Таковые существовать могли только тогда, когда народ был поселен в своих пределах земли» (имеется в виду Синедрион в древней Иудее), а «в нынешнем веке в избрании их никакой надобности не имеется»[632]. Отметим, что в проекте «Положения» отсутствовали какие-либо указания на выборность (равно как и на назначение) членов Синедрина. Результатом учреждения Синедрина в Российской империи могли стать только «распри и лишние обществу издержки»[633], тем более что возникающие вопросы по поводу кошерной пищи, ритуальных законов и т. п. разрешаются на местах местными учеными («знающие евреи под именем наставники»[634]), сведущими в еврейском религиозном праве (Галахе). В данном документе, в отличие от содержавшихся в выступлениях многих еврейских представителей попыток приблизить описание религиозной жизни евреев к привычным власти стандартам[635], кагал стремится показать все ее своеобразие, а также автономию каждой общины, в том числе и в религиозных вопросах.

К возможностям экономического и культурного «преображения» российского еврейства, официально провозглашенного целью работы Первого еврейского комитета, минский кагал относился весьма скептически. Даже принятие изложенных выше предложений кагала и отсрочка обязательного выселения евреев из сельской местности на пятнадцать лет[636] не могли спасти бóльшую часть еврейского населения от окончательного разорения[637]. Законодательные инициативы комитета, отразившиеся в представленном кагалу проекте, кагал охарактеризовал как попытку «лишить [евреев] настоящего в неизвестной будущности»[638]. Таким образом, кагал предлагал комитету три варианта действий: вообще не проводить реформу, дабы не ухудшить и без того бедственное состояние евреев; принять имеющийся проект «Положения», но с существенными поправками, включающими выделение сословных групп евреев-землевладельцев, пользующихся в ряде случаев «помещичьим правом», и зависимых от них еврейских фабричных рабочих и землепашцев; выработать совершенно новый вариант «Положения».

Киевский кагал 6 апреля 1804 г. представил киевскому гражданскому губернатору П.П. Панкратьеву документ, озаглавленный «Начертание мыслей и суждений киевского еврейского кагала по случаю устроения его благоустройства» и подписанный главами кагала Марко Абрамовичем и Лазарем Якубовичем[639]. Документ весьма отличается своим литературным стилем от «мнения» минского кагала, сухого и содержащего многочисленные грамматические и стилистические погрешности. Можно предположить, что к составлению этого документа были привлечены посторонние лица из числа русскоязычного населения, однако текст вместе с тем обнаруживает и глубокое понимание еврейской специфики. Начало документа напоминает распространенные на рубеже XVIII–XIX вв. в Западной Европе памфлеты в защиту гражданских прав евреев (единственным русским аналогом произведений этого жанра является «Вопль дщери иудейской» Л. Неваховича 1803 г.):

Унижение есть главнейшая и всеобщая причина всех несчастий евреев, унижение произвело общее презрение к ним, произвело в обществе столь невыгодное мнение и обвинение во многих таких пороках, которые, хотя свойственны всем людям, но им паче, нежели другим, приписывают по единому предосуждению. Кто презренных не осуждает? Кто презренных станет оправдывать? Слабый же глас невинности заглушается посреди грома обвинений. Евреи потеряли общую доверенность и злополучие следует за ними во множестве разнообразных видов[640].

Введение же новых законодательных ограничений для евреев может только усугубить неприязнь к ним со стороны христианского населения («дабы чрез какое-либо различие не усилилось еще более отвращение к ним, которое и без того простолюдины питают в своих сердцах, дабы нарочитым отнятием у сего класса людей [т. е. у евреев] какого-либо права, не причинить им [христианам] пятна неизгладимого в памяти, вдобавок к потомственному их [по отношению к евреям] предосуждению»[641]). Помимо склонности к риторическим упражнениям, Абрамович и Якубович обнаружили глубокое понимание связанных с разделами Польши политических трансформаций: «С присоединением сего края к российской державе образ правления получил другой вид. Верхняя власть… умалила власть помещиков над ними [евреями], все их дела и отношения обращены к средоточию общего порядка»[642], т. е. к центральной власти. Приписанные к мещанскому и купеческому сословиям евреи «вошли в особенный круг зависимости». Одновременно евреи продолжали существовать как объект специального законодательства. По мнению киевского кагала, необходимо было четкое законодательное определение статуса евреев («существо их состояния требует нового и исключительного определения»[643]). Такого определения члены кагала, очевидно, не обнаружили в представленном им проекте «Положения».