Джо Мэлоун. Моя история - Jo Malone

была рядом и объяснила, что произошло: мама принимала лекарства от высокого давления и одновременно начала странную диету, состоящую исключительно из козьего йогурта и зелени. По-видимому, эти факторы в совокупности негативно повлияли на соотношение калия и натрия в ее организме, и она упала или потеряла сознание, ударившись головой. Я не помню всех сложных терминов из диагноза, который поставил врач, но у нее было кровоизлияние в мозг, и она фактически перенесла инсульт.

Ее лицо было опухшим, а между бровями и переносицей были швы. Парализованная с правой стороны, она лежала неподвижно, в каком-то недосягаемом месте, с согнутыми руками, лежащими на груди, как будто у нее развился хронический артрит.

Я пододвинула стул и села напротив кровати, взяла одну из искаженных рук мамы в свои. Мне было невыносимо больно за нее. Сначала нервный срыв, а теперь это. Казалось, ей не дают передохнуть. Все, чего она когда-либо хотела, — это покой, а с тех пор, как я была ребенком, она бегала по дому, пытаясь удержать все на плаву. Она отдала все, что могла, как мать и жена, и вот к чему она пришла. Жизнь казалась чертовски жестокой.

Врачи описали ее состояние как «критическое, но стабильное», и я боялась, что она не выживет. Я тихо помолилась у ее постели, обращаясь к своему новому Богу.

Вечером пришел папа и выглядел так же потрясенным, как и все остальные. Он не говорил много, но его обычная болтливость отсутствовала, и это говорило о многом. Я уверен, что он чувствовал вину за то, что не был рядом с ней, когда она упала и в предыдущие годы, хотя все мы знали, как он любил маму, несмотря на ее недостатки.

Мы с ним, вместе с Дот и ее мужем Гордоном, по очереди дежурили у ее постели. Трейси, которой тогда было пятнадцать, приходила еще пару раз, но отсутствие реакции на ее прикосновения было для нее слишком болезненным, и она предпочла не приходить. Я остался с ней в Эрли-Гарденс, следя за тем, чтобы о ней заботились и она ходила в школу.

Я не думаю, что Трейси одобрила мое возвращение, настаивая, что она уже достаточно взрослая, чтобы сама о себе позаботиться. Но она не понимала нашего положения — никто не знал, как долго мама будет болеть, а без страховки, покрывающей длительное отсутствие, только я могла поддерживать работу клиники. Честно говоря, Трейси была бунтаркой, и мы несколько раз сталкивались. Оглядываясь назад, я могу понять ее сопротивление. Должно быть, для нее было очень запутанно видеть, как в одну минуту я была сестрой, а в следующую — «мамой». В основном она получала родительские наставления и дисциплину от меня, что мешало углублению настоящих сестринских отношений. Я не могу знать, что она чувствовала, но могу догадаться, что теперь она хотела быть самостоятельной.

Еще одна вещь, которая ей не нравилась, — это финансовое положение мамы. Я не осознавала, насколько все плохо, пока Дот и Гордон не посадили меня и не обсудили с нами дальнейшие действия. Мы не узнали всей правды, но было ясно, что маме пришел огромный счет за НДС и счет в Harrods был на мели, что объясняло некоторые из недавних покупок. Гордон сказал, что нам придется продать машину, чтобы освободить деньги.

«Но мама любит эту машину, — сказала я. — Она нас убьет, если мы продадим Эмми».

«Джо, твоя мама больше не будет водить, дорогой», — сказала Дот.

Мы продали машину, погасили часть долгов и купили новый товар. Просмотрев финансы — детали, которые мама скрывала от меня, — я поняла, что должна обеспечить загрузку клиники, иначе мы очень быстро разоримся. Ежемесячный платеж по счету в Harrods был равен второй арендной плате. Так что моя новая рутина состояла из лечения до 6 вечера, посещения мамы, приготовления ужина для Трейси, возвращения к маме и возвращения домой, чтобы приготовить продукты на следующий день.

Кто-то из посторонних явно сочувствовал нам, потому что каждые несколько недель мы открывали входную дверь и находили коробку, наполненную продуктами первой необходимости и домашней едой в контейнерах Tupperware. Ни записки, ни этикетки. Я спросила Вивиан. Я спросила Дот. Никто не имел ни малейшего представления, кто это мог быть, поэтому мы решили, что это один из клиентов мамы, пожелавший остаться анонимным. Кто бы ни был этот добрый волшебник, он был для нас спасением в трудное время.

В течение двух-трех недель состояние мамы не менялось, но я продолжала сидеть с ней, разговаривать с ней, верить, что она меня слышит, рассказывать ей о фее-кулинарке и о том, как поступают заказы — все, чтобы поддерживать позитивный настрой. Однажды вечером после 9 часов пришел Гэри и настоял, чтобы я пошла домой и отдохнула.

Когда мы вышли на улицу, лил проливной дождь, и он дал мне свою куртку, которую я держала над головой, пока он промок до нитки. Как только мы сели в машину, я разрыдалась. Я не плакала с тех пор, как маму положили в больницу, и больше не могла сдерживать слезы. Я до сих пор слышу звук дождя и града, барабанящего по крыше.

Гэри позволил мне выплакаться и подождал, пока я успокоилась. Когда я вытерла глаза и сидела, всхлипывая, он решил, что сейчас подходящий момент, чтобы сделать мне предложение.

«Я действительно люблю тебя, Джо. Выходи за меня замуж?»

Я снова разрыдалась. «Да, пожалуйста», — сказала я.

Это не было как в романах Миллс и Бун, это не было в Париже, это не было запланировано, и не было кольца, но для меня это было самым романтичным поступком, который он мог совершить. Брак — это «в радости и в горе», и в мой худший момент, без макияжа, с покрасневшими глазами и в отчаянии, он по сути сказал мне, что хочет, чтобы я была его навсегда, и что он будет рядом со мной. Для меня романтика — это интенсивность и значение момента, и его сила и любовь никогда не значили для меня так много. Я обожала в этом мужчине все — его сердце, доброту и сострадание — и до сих пор обожаю. С того дня его любовь стала самой постоянной вещью в моей жизни — непоколебимой и безусловной. Без нее, без него я не смогла бы ничего достичь.

После трех недель, в течение которых состояние мамы практически не улучшалось, ее перевели из больницы Св. Стефана в психиатрическое