Евротрэш - Кристиан Крахт

припарковали машину на стоянке клиники «Слонштейн» и стали ждать, пока рассветет.

Я порылся в пакете, протянул шоферу десять тысяч франков, пожал ему руку и поблагодарил за то, что он спас нас вчера утром на аэродроме в Заанене, а также попросил его ничего не записывать и ни в коем случае не делать из этого книгу. Он обещал. Потом я ущипнул мать за руку и погладил по щеке. Она открыла глаза, немного испугалась, обтерла рот и потянулась, насколько позволяло место.

– Привет. Я думала, ты меня разбудишь перед полетом.

– Я и разбудил. Ты разве не помнишь? Мы сели на самолет в Женеве, и ты проспала до самой Африки.

– Ужасно, что я ничего не помню. Ненавижу старость.

– Какая разница, мама, главное, что мы приехали. Мы в Африке.

– Послушай, но я знаю эту машину и этого водителя.

– Нет, это лендровер, который мы взяли напрокат для сафари. И водителя ты не можешь знать, он местный.

– Но он же тогда должен быть африканцем? – прошептала она.

– Это Гарри, белый кениец. Гарри раньше был пилотом. Точнее, он и сейчас пилот, когда не ездит на лендровере.

– Правда?

– Да. В прошлом году он летал над бушем, высматривая браконьеров. Он следил за стадом гну в Серенгети и вел самолет не без лихачества, как тут принято. Он летел босиком. И вот на крутом повороте случился срыв потока, «Цессна» потеряла управление и вошла в штопор. В конце концов машина завалилась на бок и застряла в ветках дерева.

– Ах он бедняга!

– Да, и самолет тут же загорелся…

– Как у Роальда Даля.

– Да, очень похоже. Но Гарри свисал из кабины наружу, он сумел выпасть и приземлился в терновый куст. Он сильно покалечился. А помощи ждать было неоткуда. И тогда он сперва пополз, но скоро понял, что так далеко не уйдешь, встал на ноги, несмотря на боль, и поковылял в том направлении, где видел с самолета станцию рейнджеров, примерно в десяти километрах.

Таксист молчал и смотрел прямо перед собой. Кромка неба над деревьями больничного парка постепенно светлела. Сперва она была темно-серой, потом, очень быстро, стала серебристой с угадывающейся оранжевой примесью.

– Наш Гарри протащился восемь километров до реки, за которой на некотором расстоянии находилась станция рейнджеров. Кожа на нем висела клочьями, лицо было всё изранено, руки и ноги тоже. И тут он увидел, что река полна крокодилов. Перед ним стоял страшный выбор – умереть здесь от своих ран или перебраться через реку и найти врача.

– Боже мой! И на что же он решился?

– Как видишь, он сидит тут перед нами.

– Рассказывай дальше.

– А ты разве не знаешь, чем кончится?

– Знаю, конечно, но мне хочется услышать это от тебя.

– Он осторожно ступил в воду, зашел глубже и поплыл на тот берег. И словно бы чудом крокодилы его не тронули. Выбравшись на другой стороне, он потащился дальше к станции, но вскоре потерял сознание. Рейнджеры нашли его почти сразу и отвезли на самолете в Найроби. Но от грязной речной воды его ожоги воспалились, а в Найроби не было ожоговой клиники. Поэтому его отправили самолетом в Южную Африку. А когда он вернулся в Кению более или менее залатанный, он тут же снова уселся в свою «Цессну».

– Надо же, какая история! А теперь он здесь, – она сочувственно посмотрела вперед.

– Всё уже снова в порядке, мадам, – откликнулся шофер. Я подмигнул в зеркало заднего вида, чтобы он ради бога молчал.

– Невероятные истории случаются тут в Африке, – сказала она. – Смотри, холмы! И этот свет! Такое необыкновенное всё.

– Солнце уже взошло, видишь, там, за деревьями.

– В воздухе какой-то магический трепет, чувствуешь?

– Да.

– Пойдем.

– Ты не мог бы…

– Конечно, всё, что угодно.

– Ты не мог бы еще раз меня причесать? Кто его знает, когда мне тут в саванне в следующий раз удастся помыть голову.

– Конечно, с большим удовольствием.

Закончив, я, как всегда, защелкнул ей на волосах заколку, и мы с матерью вышли из машины. Навстречу нам шла, улыбаясь, чернокожая женщина-врач в белом халате. Она остановилась, склонила голову на бок и сложила руки на животе.

– Доброе утро, – сказала врач.

– Доброе утро. Вы охотница. А где же Ваше ружье?

– Добро пожаловать, фрау Крахт, – ответила врач. – Добро пожаловать к нам обратно.

– Да, у меня такое чувство, что я никогда и не уезжала из Африки. Как домой вернулась. Только зебр мне тут не стреляйте. Это охраняемый вид.

– Мы тут не убиваем животных, мадам, – улыбнулась та. – Пойдемте за мной, пожалуйста.

– Я сейчас пойду за охотницей. Я хочу к ущелью Олдувай, к зебрам, – сказала она.

– Понимаю, – я потрогал свой нос. – Но пока мы тут в… мм… в национальном парке Сланстоун.

– Мне всё равно. Я пошла.

– Правда? Ты собираешься прямо так в желтом костюме уйти в саванну?

– До свидания, детка.

– От Сланстоуна до Олдувая километров двести, не меньше.

– Я доберусь.

– Окей, мама. Хорошо, что ты приняла такое решение.

– Пошлет нам рок свиданье – улыбнемся, а нет – так хорошо простились мы[39], – она надела солнечные очки. – А?

– Понятия не имею. Но, как всегда, подходит отлично.

– Шекспир, «Юлий Цезарь».

– Я буду по тебе скучать.

– Пакет с остатком денег ведь у тебя остался, – она осторожно поднялась по лестнице и обернулась. – В гостинице в Аруше. Или в лендровере. Я тебе их дарю.

– Надеюсь, там, в пути, найдется кому поменять тебе мешок. И рассказать историю.

– Я тоже на это надеюсь, – она уже повернулась, чтобы идти, но остановилась. – Кристиан?

– Да?

– Спасибо, что ты так часто приносил мне цветы.

Я проводил ее еще немного. Она медленно, но уверенно шла по коридору со своим ролятором. Отойдя подальше, она оставила его стоять и оперлась о стену, всё еще в солнечных очках. Было очень жарко, солнце нещадно палило с африканского неба, хотя было раннее утро. Она утерла лоб рукавом желтого костюма, медленно, пошатываясь, двинулась дальше и свернула направо за термитник.

– Подожди! С тобой было так хорошо путешествовать.

– Нет, я не хочу больше ждать. Я пошла к зебрам.

– Ты самый упрямый человек, какого я знаю.

– Я? Нет, самый упрямый – это ты.

– Мама! Когда мы увидимся?

– Скоро.

Примечания

1

То, что всецело, окончательно понято, не оставляет никакого следа в памяти (англ.). (Примечание редактора).

2

«…подпольный показ In gyrum imus nocte et comsu-mimur igni, („Мы