Евротрэш - Кристиан Крахт

думала, я умру в этой металлической коробке между небом и землей. Это всё на совести моего сына. Ладно, поехали.

– Куда прикажете Вас отвезти?

– К немецкой границе.

– Мама.

– Да, теперь я хочу в Германию. Хватит с меня Швейцарии. Отвезите нас, пожалуйста, в Мюнхен.

– Тогда нам нужно сперва уговориться о цене.

– Еще тысячу франков?

– Я уже прождал Вас четыре часа. Четыре тысячи – это будет ближе.

– Договорились, – сказала мать.

– А может, пять дадите?

– Ладно, за то, что Вы нас дождались.

Я не стал вмешиваться в торг, поскольку чем быстрее эти деньги куда-нибудь денутся, тем лучше. Но вот в Мюнхене нам делать нечего. Совершенно нечего. Я сказал водителю, чтобы он выезжал на Цюрихское шоссе в сторону Мюнхена и выразительно подмигнул ему при этом в зеркало заднего вида. Он благодушно подмигнул в ответ. Ему, наверное, было наплевать на двоих психов на заднем сиденье, наверное, его и вправду интересовали только деньги.

– Вообще-то я хочу совсем не в Мюнхен, я хочу на Зильт. На рыбачью лодку, как Толстой. К честным людям, которые всё еще работают руками, а не в интернете и всякое такое, – сказала она.

– Ну так пожертвуй свои сумки Феррагамо и свитера Феррагамо сирийским беженцам. А заодно и свои деньги.

– Да я бы с удовольствием. Но представляешь, какой это был бы цинизм? Одевать беженцев в мои вещи? И вообще – а как я повезу им вещи и деньги? На своем мерседесе? Так у меня же отобрали права.

– Я просто не верю своим ушам. А кто виноват в страданиях беженцев?

– Не знаю, кто в них виноват. Асад? Саддам Хусейн?

– Ты в них виновата, и я в них виноват. Все, кто заливает полный бак бензина, живет на цюрихском «Золотом Берегу», пьет белое вино, а потом отправляется за покупками в «Труа Помм» или «Гридер». Мы оба прямо и непосредственно виноваты во всех бедах мира.

– Даже если питаться мороженым рыбным филе в панировке?

– Да, боюсь, что даже в этом случае.

– А если даже на это не раскошеливаться, а есть один плавленый сыр в пластинках?

– Не поможет.

– А если эти ломтики держать в холодильнике, пока они не испортятся, а потом всё-таки подъедать? – улыбнулась она.

– Ну что ты ребячишься, – я не смог удержаться от ответной улыбки.

– А на грузовик у Вас случайно нет прав? – спросила она водителя.

– А что Вас интересует, мадам?

– Может быть, Вы бы как-нибудь отвезли мои вещи в Сирию? Мы бы Вам хорошо заплатили.

– Ты бы хорошо заплатила. Я – нет. Пожалуйста… извините, пожалуйста, мою мать.

– Pas de quoi[34].

– Смотри-ка, он говорит по-французски! Это же просто находка – в Сирии тоже понимают французский, из-за Ливана.

– Мама, по-французски там говорили в шестидесятых годах прошлого века.

– Знаешь что? У тебя тяжелое нарциссическое расстройство.

– У меня?

– Да, у тебя.

– Так мне ехать? – спросил водитель.

– В Цюрихский аэропорт, пожалуйста.

– Да, в аэропорт, пожалуйста, только не к таким ублюдкам-грабителям, как сегодня утром. Но раз мы не едем в Мюнхен, то поездка не может стоить пять тысяч франков, правда?

– Меня и четыре вполне устроят, мадам, – ответил водитель.

– Тогда поезжайте, пожалуйста, другой дорогой, через Эгль, чтобы выехать на шоссе где-нибудь возле Монтрё. Тебя так устроит, мама?

– Да, что угодно, только не через Гштад! Я никогда, никогда не хочу больше видеть это ужасное место.

– Договорились.

– Отлично, сынок! Принять окончательное решение всегда очень полезно. Гштад я в этой жизни больше не увижу.

И мы снова тронулись в путь, налево и вниз по серпентину в долины французской Швейцарии. Спустя довольно продолжительное время возникло первое предчувствие Женевского озера; глубокую впадину в земной поверхности всегда угадываешь чутьем еще до того, как увидишь. Поначалу окрестности казались такими же, как в Бернских Альпах, приземленными, разумно посредственными. Но постепенно пейзаж менялся, справа и слева показались первые виноградники, суровость и насыщенность уступили место очарованию.

Погода была великолепная, мать была теперь, похоже, в отличном настроении, и я про себя принял решение. Я просто не буду больше реагировать на ее колкости, и всякий раз, как она мне скажет очередную гадость, стану отвечать что-нибудь совсем другое, милое и приятное, не имеющее никакого отношения к тому, что она сказала. Правда, в ту же минуту я вспомнил, что уже принимал то же самое решение вчера, а если быть честным, то и недели, и месяцы назад, а если быть совсем честным, то вот уже сорок лет я именно так с ней и обходился. Может быть, думал я, может быть, она и правда вовсе не сумасшедшая, а просто злобная.

Незадолго до поворота на Монтрё мне подумалось, что как раз тут она жила в молодости, до того, как вышла замуж за моего отца. И мне вспомнилась одна из моих любимых книг, Doctor Fischer of Geneva or the Bomb Party. Этот доктор Фишер, живший в большом доме на Женевском озере и приглашавший к себе гостей, чтобы их унижать, в моем воображении всегда связывался с отцом – возможно, зря.

– Ты ведь тут жила девушкой.

– Не помню, – сказала она.

– Ну как же, ты здесь в Монтрё учила французский. Задолго до моего рождения.

– Девушкой я тут вряд ли могла оказаться.

– Ну, значит, молодой женщиной. Ты правда не помнишь?

– Нет.

– Ты наверняка хоть раз была в Tea Room.

– Никогда в жизни. Я не пью чай.

– Ты ведь умеешь видеть будущее – почему же тебе так трудно заглянуть в прошлое?

– Мне нужны зацепки. Иначе я назад ничего не вижу.

– Координаты.

– Да, истории какие-нибудь. Что я тут делала, по твоему мнению?

– Ты училась в школе хороших манер в Монтрё. В finishing school.

– И чему я там выучилась?

– Наверное, правильно накрывать на стол, например. Нож справа, вилка слева, салфетка под ней. В верхнем ряду стакан для воды справа, рядом с винными бокалами. Столовую ложку рядом с рыбным ножом, десертную ложку сверху над тарелкой.

– Да, припоминаю, Кристиан. Такой чудесный порядок. Я так всегда и делала у нас дома в гштадском шале и в Кап-Ферра. Когда у нас бывали гости, что, впрочем, случалось крайне редко, потому что твой отец, аутист и психопат, гостей не переносил.

– А еще ты наверняка училась поддерживать застольную беседу. И красиво расставлять цветы. Может быть, еще и готовить. Может, отсюда у тебя такая ненависть к высокой кухне?

– Гм. Не исключено.

– Вспоминаешь?

– Смутно. Что-то такое всплывает, когда ты говоришь.

– Скажи, как правильно есть