Тщательная работа - Пьер Леметр

БИЭ, спрашиваете вы.

Это долгая история. Очень старый проект, к которому я не мог и надеяться приступить, не имея уверенности, что окажусь на высоте того, что для меня остается примером. Брет Истон Эллис — настоящий мастер, и только с должной скромностью и самоуничижением можно надеяться послужить такому произведению, как это. И с огромным счастьем тоже. Заметили ли вы (знаю, что да), какого уровня точности мне удалось достичь? С какой верностью я служил мастеру? Дело было трудное. И подготовка к нему была долгой. Я искал в тысяче мест, пересмотрел столько квартир! Когда я встретился с Франсуа Коттэ, то сразу же его раскусил, разумеется, как и вы. Каков недоумок, верно? Но место было идеальным. Умаслить нашего кретина оказалось несложно. Его нужда в деньгах читалась в каждой черте, а персональное банкротство сочилось изо всех пор. У него создалось впечатление, что он прокрутил выгодное дельце. С такими людьми это действует безотказно. Но в оправдание ему должен заметить, что он проявил себя добросовестным и услужливым. Он даже без колебаний согласился сам встретить машину, которую я зафрахтовал… чего еще от него требовать. (Вы должны были заметить, что заказ на мебель был сделан на фамилию Пис,[32] — очевидная отсылка к автору йоркширской тетралогии…) Он, разумеется, знать не знал, что в тот момент его роль заканчивается. Было также нетрудно заставить его уехать в понедельник вечером. Вы перепугали его до смерти, и он был готов на что угодно, лишь бы выпутаться из дела, в котором, серьезно говоря, он и замешан-то особо не был. Я убил его без всякой радости. Я ненавижу смерть. Его исчезновение было простой необходимостью, ничем больше. Вы найдете его тело закопанным в лесу Эз, рядом с Клермон-де-Луаз (в трехстах пятидесяти метрах к северу от места, называемого Кавалерия, я там сложил пирамидку из камней, чтобы точно вам обозначить). Уверен, что вы сумеете крайне сдержанно сообщить об этом его семейству.

Но вернемся к главному, если не возражаете. Вы заметили, как тщательно я старался с максимальной точностью воссоздать обстановку. Каждая вещь там на своем месте, идеально на своем, и я уверен, что Эллис был бы счастлив увидеть этот декор, так хорошо устроенный, в полном соответствии с его пожеланиями: чемодан и его содержимое, купленные задолго до того в Англии, диван, доставленный благодаря самоотверженным усилиям нашего друга Коттэ. Самым трудным оказалось найти чудовищные обои с далматинским узором, которые описал БИЭ (какая чудесная находка). Мне пришлось выписывать их из США.

Выбор молодых исполнительниц драмы тоже был непростой задачей.

Герой БИЭ, Патрик Бейтмэн, на своем немного вульгарном жаргоне золотого мальчика говорил, что у них «большие сиськи» («совсем молоденькие, аппетитные» — уточнял он). Я отнесся к этому с большим вниманием. Как и к их возрасту. Вы без труда представите себе, что молодых женщин с тяжелыми грудями пруд пруди, так что сложность была не в этом. Требовалось, чтобы они были именно такими, какие понравились бы Патрику Бейтмэну. А это уже вопрос интуиции. И именно этим отличается истинный режиссер от простого постановщика трюков. Юная Эвелин — само совершенство. Заниматься с ней любовью в первый раз было не слишком тягостно. Я это делал, потому что так требовалось для разработанного мною плана. Я не нашел иного более надежного способа вызвать к себе доверие, кроме как проявить себя спокойным клиентом, не слишком требовательным — ровно то, что нужно, — и не скупым. Она включилась в игру с полным безразличием, и, возможно, именно это явное отстранение с налетом презрения к потребностям мужчин, которые ей платили, и обусловило мое решение остановить выбор на ней. Я очень гордился ею, когда увидел, что она приехала в Курбевуа вместе с маленькой Жозианой. Та тоже была идеальна. Я умею выбирать себе хорошее окружение, это основа основ.

В тот вечер я перетрусил, Камиль, так перетрусил! К моменту когда они появились, все было готово. Трагикомедия могла начинаться. Реальность наконец-то должна была слиться с вымыслом. Даже лучше: наконец-то должно было осуществиться слияние искусства и мира благодаря мне. В самом начале вечера мое нетерпение было так велико, что я опасался, как бы девушки не решили, что я слишком нервный. Мы ласкали друг друга втроем, я предложил шампанского и не требовал от них ничего, кроме минимума, необходимого для моего плана.

После часа утех, во время которых я просил их делать точно то, что делают героини БИЭ, момент наступил, и у меня защемило в груди. Мне потребовались тонны терпения, чтобы их тела оказались ровно в той позиции, что и у их прообразов. С той секунды, как я зубами вырвал половые органы Эвелин и она испустила свой первый вопль боли, все происходило, как в книге, в точности, Камиль. В ту ночь я пережил настоящий триумф. Да, именно это я тогда и почувствовал. Триумф. И полагаю, я вправе сказать, что это чувство в полной мере разделили со мной обе мои девушки. Если бы вы видели, как Эвелин плакала настоящими, чудесными долгими слезами, когда, намного позже в ночи, увидела, как я приближаюсь к ней с ножом для разделки мяса! И я знаю, что, если бы Брет Истон Эллис соизволил оставить ей губы целыми, в этот момент драмы Эвелин улыбнулась бы мне от счастья; я знаю, что она тоже почувствовала: то, что было плодом моего долгого терпения, становилось триумфом нас обоих. Я преподнес ей, как дар, возможность живой войти в произведение искусства и по ту сторону боли, полностью очищенной кульминацией драмы; я знаю: частица ее, самая потаенная, та, о которой она и не подозревала, страстно восторгалась этим мгновением. Я избавлял ее от безрадостного существования, в котором погрязли все Эвелин мира, и возвысил ее ничтожную жизнь до величия судьбы.

Нет более глубокого переживания — и это знают все истинные поклонники искусства, — чем то, которое передает нам художник. Такова моя собственная манера ощутить их, эти несравненные мгновения: я служу художнику. Знаю, что вы это поймете. Все было идеально соблюдено. До мельчайшей детали. И та сцена, которая предстала перед вами, была точным воспроизведением оригинального текста. Текст пропитывал меня всего, до последней запятой, и я чувствовал себя как актеры, когда они полностью освобождаются от текста роли, чтобы стать наконец самими собой. В один прекрасный день вы это увидите, потому что я заснял сцену той самой «сверхминиатюрной камерой Minox LX с пленкой 9,5 мм, линза 15 мм f/3,5», описанной Эллисом. Его замысел не предусматривал, что я брошу камеру на месте, поэтому вы остались без фильма. Досадно, но так пожелал художник. Я часто просматриваю эту запись. Когда вы ее увидите, вы тоже будете потрясены правдивостью драмы, «суровой правдой». Вы услышите музыку «Traveling Wilburys» в момент, когда я маникюрными ножницами пытаюсь отрезать пальцы молодой женщины; вы ощутите дьявольскую мощь той сцены, где я, Патрик Бейтмэн, дисковой пилой отрезаю голову Эвелин и прогуливаюсь по комнате с ее головой, насаженной на мой возбужденный член, и еще той, от которой я никогда не устану, где я голой рукой вскрываю живот девушки. Это чудесно, Камиль, заверяю вас, чудесно.

Все ли я сказал, что нужно? Ничего не упустил? Если вам чего-то недостает, обращайтесь без колебаний. Так или иначе, я знаю, что нам еще предстоит не раз пообщаться.

P. S. Оглядываясь назад и совершенно не желая вас обидеть, надеюсь, вы порадовались тому, что именно вам поручено расследование дела Черной Далии, которую на самом деле звали Бетти Шорт. Теперь вам представляется возможность действовать с открытыми глазами. Я добавляю этот постскриптум для вашего начальства — на случай, если ему придет в голову неудачная мысль отстранить вас от расследования (мы теперь ВМЕСТЕ, вы и я, Камиль, вы же знаете!). Доведите хорошенько до их сведения, что без вас их надежды прочесть мое новое письмо испаряются… но дело мое продолжится.

Судья Дешам отложила письмо и несколько мгновений смотрела на него, потом взяла снова и через стол протянула Ле-Гуэну:

— Мне решительно не нравятся ваши манеры, майор…

— Куда там! — ответил Камиль. — По сравнению с манерами убийцы я просто…

Но под взглядом судьи он предпочел дать задний ход.

— Прошу вас ненадолго задержаться, господин дивизионный комиссар, — сказала наконец судья, как если бы в ее глазах Камиль внезапно перестал существовать. — Я должна посоветоваться с моим начальством.

Стоя в коридоре, Ле-Гуэн дочитывал письмо. Он улыбнулся:

— Я так и думал, что ты вывернешься. Только и представить себе не мог, что таким образом.

4

— Хорошо съездил? — спросил Арман, с наслаждением истосковавшегося по куреву бомжа выпуская едкий клуб дыма.

— Плохо вернулся, Арман. С кучей нервотрепки.