Они штурмовали Зимний - Петр Капица

— Что они такое сделали? За что забираете? — запротестовали солдаты, сидевшие внизу.

— Они агенты немецкие! — сказал интендант. — С листовками на фронт пробираются.

— Чего? Какой я такой агент!? — Рыбасов спрыгнул вниз и, приблизясь к коменданту, потребовал: — Чего прячешь командировочные, читай при всех, что там написано!

Другие солдаты тоже повскакали с мест. Комендант, видя, что фронтовики его не выпустят из вагона, вынужден был вслух прочесть командировочные предписания. В них ясно говорилось, что командируемые едут в столицу по решению солдатского митинга.

— Понял, чьи мы агенты! — сжимая кулаки, сказал Рыбасов. — Это у вас тут в тылу шпик на шпике, а мы в окопах страдаем.

Офицеру пришлось вернуть документы, но, уходя, он все же пригрозил:

— Не на этой станции, так на другой снимут.

С ним ушел из вагона и долговязый интендант, он побоялся остаться с солдатами. К вечеру Алешин, Рыбасов и Кедрин доехали до узловой станции, где им нужно было пересесть на другой поезд. Вокзал был переполнен пассажирами. Разузнав, что поезд приходит только ночью, солдаты решили поужинать.

Они вышли на улицу и, отыскав у палисадника свободную скамейку, сбросили свои вещевые мешки.

Кедрин, отвязав котелок, пошел за кипятком, а Рыбасов и Алешин стали вытаскивать из мешка сухари, воблу, сахар.

Вернувшийся с дымящимся котелком Кедрин сообщил:

— А тот мокрогубый, однако, вместе с нами вышел. Около комендатуры трется.

— Шут с ним, — сказал Рыбасов, решивший, что интендант больше не посмеет к ним пристать.

Фронтовики, размочив сухари и размягчив о края скамейки сухие воблы, принялись ужинать. Но не успели они сделать и несколько глотков, как их окружили солдаты комендантского взвода, обыскали и отвели в комендатуру.

Лысеющий комендант, с набухшими мешочками под глазами, просмотрев газеты и листовки, вытащенные из солдатских мешков, прищелкнул языком и сказал:

— Э-э, тут дело военно-полевым судом пахнет! Придется вам в тюрьму прогуляться.

С Алешина, Рыбасова и Кедрина в комендатуре сняли поясные ремни и под конвоем повели в другой конец города.

В Петрограде наступили белые ночи, солнце стало заходить поздно, а сумерки над городом не сгущались. В прозрачном и теплом воздухе всю ночь таинственно мерцал серебристо-голубой свет.

Странный блеск реки, призрачные мосты, повисшие в недвижимом воздухе, тишина бледной ночи вызывали у Кати Алешиной, вместе с радостным чувством, тревогу и непонятное желание расплакаться.

Несмотря на трудный день в цехе, на усталость, она каждый вечер ходила к Неве, останавливалась у гранитного парапета и, прислушиваясь к едва слышному звону текущей воды, любовалась красотой, которая должна была исчезнуть при первых лучах солнца, и ждала. Ждала, конечно, его — Васю Кокорева, — но, когда он появлялся, девушка делала вид, что она здесь случайно. Ей не хотелось сознаваться в своей слабости. Застенчивость заставляла ее вести себя вызывающе. Однажды, словно удивись, Катя даже спросила:

— Чего ты каждый вечер сюда ходишь?

— А ты? — поинтересовался он.

— Чтобы посмотреть на тебя, глупого, — смеясь, ответила она.

— Ну и притворы же вы, девчонки. По пяти лиц у каждой.

— Мало насчитал, больше!

Постепенно Катя привыкла к такому тону в разговоре с Васей. Ее забавляло его смущение. Правда, порой Вася пугал ее своей угловатостью и резкостью, но чаще всего девушка видела его иным: робким и покладистым.

Чтобы не показаться ей глупым и скрыть свое простодушие, Василий старался выглядеть бесшабашным заставским парнем, которому по душе острая словесная перепалка. Он делал вид, что ходит на правый берег Невы лишь побалагурить и посмеяться. Хотя сам готов был не есть, не спать, лишь бы встретить Катю.

На работе, в клубе и во время патрулирования он думал о ней. Иногда сердился на Катю и говорил себе: «Хватит, больше не пойду! Нельзя же столько времени тратить на девчонку! Надо бежать от нее. Довольно!»

Одни сутки Василий стойко выдерживал, но к вечеру другого дня, словно одержимый, опять садился в трамвай и ехал через весь город к Неве.

Наконец он набрался храбрости и сказал ей как бы невзначай:

— Я, кажется, тебя люблю.

— Ну и вкус же у тебя! — заметила она. — Что ты нашел во мне?

А глаза ее говорили: «Чудеса! Откуда у тебя столько смелости?»

— Честное слово, я не шучу, мне трудно день побыть без тебя…

— Не выдумывай! — перебила она его. — Ну, что тебе взбрело в голову?

А глаза ее требовали: «Говори... говори! Ну, чего ты замялся?»

— Скажи ты слово, шевельни бровью, — продолжал Вася, — я для тебя хоть в Неву!

— А ну! — произнесла она насмешливо, не веря в то, что он говорит серьезно.

Василий вскочил на гранитный парапет и выжидающе смотрел на нее.

— Что же ты? Испугался холодной воды!? — спросила Катя как бы удивленно.

Он прижал руки к бокам, как это делают мальчишки, прыгая «солдатиком», и, шумно влетев в воду, скрылся с головой в волнах.

У Кати захватило дыхание. Девушка не думала, что ее нелепое желание будет выполнено с такой безрассудной поспешностью. Она всматривалась, где же он покажется, и чувствовала, как сердце сжимается от страха: «А вдруг не выплывет, утонет? Что же я буду делать?»

Проходили секунды, а его все не было видно. Охваченная отчаянием, она просила:

— Перестань, Вася! Не смей так шутить! Юноша умышленно проплыл под водой метров десять и вынырнул в тени у гранитной стенки набережной. Катя не замечала его. Он слышал, как она испуганно окликает его и по плачущему голосу понял, что Катя сейчас закричит на всю набережную, созывая людей на помощь. Он шумно отфыркнулся и произнес:

— Ух, как холодно!

— Ой!.. А я уже перепугалась… думала утонул. Какой ты противный! — смеясь и плача, заговорила она. — Плыви скорей к спуску… Он там, дальше!..

В отяжелевшей одежде плыть было не легко. Хорошо, что причальный спуск с гранитной лесенкой находился ниже по течению реки. Пока Вася добирался до него, Катя спустилась к воде и, всхлипывая, шмыгая косом, как нашкодившая девчонка, ждала его. Она подала ему руку, помогла вскарабкаться на скользкие камни, а затем, бессвязно говоря: «Глупый, зачем ты? Я и так верю. Ты мне ближе всех, я чуть с ума не сошла!» — принялась целовать его теплыми, солоноватыми губами.

Утерев мокрыми пальцами глаза Кате, Вася потянул ее за нос и сказал:

— Перестань разводить сырость, я и так промок до нитки. Мне надо выжать одежду.

— Снимай, я помогу тебе, — предложила она. Василий с трудом стянул с себя рубашку с тельником и отдал их Кате.

Девушка набросила на него свою жакетку и убежала по лесенке наверх.

Василий разулся, вылил из ботинок воду, сбросил с себя одежду и стал выжимать ее.

Вечер был прохладным. Кожа на его теле стала пупырчатой, как у ощипанного гуся. Внутри все так сжалось, что трудно было дышать. Пришлось быстрей натянуть на себя набрякшие влагой и холодом брюки.

Когда Василий стал обуваться, вниз спустилась Катя и стала помогать ему натягивать тельник. Василий, чтобы не показать девушке, как он дрожит, стиснул зубы. Но от этого вдруг икнул и испуганно скосил глаза на Катю. Та сделала вид, что ничего не слышала, и стала торопить его:

— Одевайся скорей!

Надевая косоворотку, Василий вновь икнул.

— Ты простудился, — сказала Катя.

— Нет, я просто… — и он опять икнул два раза.

Это было так забавно, что оба расхохотались. Любопытные пешеходы, остановившиеся было взглянуть на происходящее, испуганно шарахнулись в сторону. Они приняли их за сумасшедших.

Катя схватила Василия за руку.

— Бежим! — предложила она. — Тебе надо согреться.

Они побежали к Сампсониевскому мосту, пересекли Невку. В переулке Василий придержал девушку и спросил:

— Куда ты?

— К нам, — ответила она. — Твою одежду надо утюгом высушить!

— Но у вас же все спят?.

— Молчи! — приказала она и потянула его за собой.

Добежав до Катиного дома, они поднялись на второй этаж. Девушка открыла дверь своим ключом и провела Василия на кухню.

— Посиди здесь, — сказала она шепотом. — Я сейчас сухое достану.

Сняв туфли, она ушла в одних чулках и вскоре вернулась с отцовским бельем и брюками.

— Иди в ванную и перемени все.

Пока Вася переодевался, Катя успела поставить на спиртовку небольшой кофейник, насыпала углей в духовой утюг и стала разогревать его.

Из ванной юноша вернулся в кухню босиком. Рубашка и брюки Дмитрия Андреевича были ему впору, но немного широковаты. Катя усадила его за стол и шепнула:

— Сейчас я напою тебя горячим.

— Ничего, я уже согрелся.

— Не ври, ты еще дрожишь. Выпей кофе, он настоящий, от пристава сохранился.