Черный ангел - Мика Валтари

18 апреля 1453 года

Никто не предполагал, что турки сегодня ночью впервые по-настоящему пойдут на штурм. Видимо, они хотели, ошеломив нас внезапной атакой, захватить участок внешней стены перед воротами святого Романа. Штурм начался совершенно неожиданно через два часа после захода солнца. Под прикрытием темноты турки подобрались ко рву и перекинули через него длинные лестницы. Если бы защитники города не заделывали как раз в это время проломы в стене, оставшиеся после сегодняшнего обстрела, атака турок могла бы закончиться вполне успешно. Но греки вовремя подняли тревогу. На стене запели трубы, вспыхнули смоляные факелы, в городе зазвонили колокола.

Поняв, что застать греков врасплох не удалось, турки тоже принялись трубить в большие и маленькие рожки и ринулись в атаку с дикими воплями, которые разнеслись по всему городу. Длинными крюками нападавшие разметывали временные насыпи и крушили все, что можно, стараясь в то же время поджечь висевшие на стенах мешки с сеном и шерстью. Бой длился четыре часа – без единой передышки. Турки прорвались к стене и в других местах, но главный удар был направлен на участок Джустиниани,

Поднялся страшный переполох; полуодетые горожане в смятении выскакивали из домов на улицы. Когда я бежал из Влахерн к Джустиниани, собственными глазами увидел императора Константина.

Он был смертельно испуган, плакал и считал, что Константинополь уже пал.

На самом деле лишь небольшому числу турок удалось взобраться на внешнюю стену. Там их быстро перебили в короткой рукопашной схватке закованные в броню воины Джустиниани, железной стеной вставшие на пути врага. Штурмовые лестницы оттолкнули длинными шестами, как только турки подтащили эти лестницы к стенам. На большие отряды нападавших, скопившихся под стенами, лили кипящую смолу и расплавленный свинец. Турки понесли тяжелые потери, и утром тела врагов грудами лежали у подножья стены. Но среди трупов было лишь несколько мертвых янычаров, и не приходилось сомневаться, что при этой попытке штурма султан использовал не слишком лихие легковооруженные отряды.

Когда турки отступили, многие люди Джустиниани были так измотаны, что рухнули там, где стояли, и заснули. Императору Константину, который собственной персоной обходил стены вскоре после боя, пришлось самому будить многих солдат, обязанных в это время наблюдать за противником. Джустиниани заставил греческих поденщиков выйти за внешнюю стену и очистить ров от всего того хлама, которым турки пытались завалить его. Немало греков нашло там свою смерть, поскольку турки, мстя за неудачную атаку, принялись в темноте палить из пушек.

Утром тридцать турецких галер из порта Пелар приблизились к заградительной цепи. Но до морского сражения между высокими, как горы, венецианскими судами и легкими парусниками турок дело не дошло. Корабли обменялись несколькими пушечными залпами, после чего турецкие галеры вернулись к себе в порт.

Днем султан приказал установить несколько больших бомбард на холме за Перой. Но первые выпущенные из них снаряды попали в генуэзское судно у причала и потопили этот корабль вместе с грузом и оснасткой стоимостью пятнадцать тысяч дукатов. Поэтому генуэзцы из Перы тут же подали султану жалобу на то, что нарушается их нейтралитет. Бомбарды стоят на территории Перы, и еще пара-тройка ядер угодила в дома, а осколком в городе была убита женщина. Мехмед обещал, что по окончании осады возместит жителям Перы весь понесенный ими ущерб, и уверил их в своей дружбе. Но цели своей он достиг. Венецианским галерам пришлось отойти от заградительной цепи либо к причалам, либо в угол к башням и портовой стене Перы, куда не долетали снаряды, выпущенные из бомбард. На берегу собралась громадная толпа, чтобы поглазеть на этот удивительный обстрел. Ядра бомбард падали в основном в море, поднимая огромные фонтаны воды.

Но несмотря на это в Константинополе царит приподнятое настроение. Сердца людей полны надежд и веры в победу: успешное отражение атаки придало нам всем мужества и отваги. Джустиниани приказал вдобавок распространять слухи, которые сильно преувеличивали потери турок. Но мне он заявил без обиняков:

– Нам не стоит очень уж радоваться одержанной победе. Это – лишь кажущийся успех. Турки провели обычную разведку боем, чтобы прощупать наши силы. В штурме участвовало не больше двух тысяч человек, как я узнал от пленных, которых нам удалось захватить. Но по традиции я как протостратор должен обратиться к горожанам. И если я сообщу, что мы отразили большой штурм и что турки потеряли десять тысяч убитыми и столько же ранеными, в то время как наши собственные потери ограничиваются одним погибшим и одним искалеченным, вывихнувшим ногу, то любой человек, мало-мальски опытный в военных делах, сразу все поймет и не обратит на мои слова никакого внимания. Но для поддержания боевого духа горожан это имеет огромное значение.

Генуэзец с улыбкой посмотрел на меня и добавил:

– Ты отлично сражался, неустрашимый Жан Анж.

– Да? – удивился я. – Там царил такой хаос, что я ничего толком и не помню…

Это было правдой. Утром я обнаружил, что меч мой стал липким от крови, но события этой ночи казались лишь каким-то смутным кошмаром.

В тот же день султан велел подогнать к огромной пушке пятьдесят пар волов. Орудие сняли с ложа и переместили с помощью сотен людей к воротам святого Романа. Стены Влахерн оказались, стало быть, слишком крепкими: султан начал готовиться к долгой осаде.

Я навестил раненых, лежавших на соломе в нескольких пустых конюшнях и домах у стены. Опытные латинские наемники предусмотрительно отложили деньги, чтобы иметь возможность оплатить врача и обеспечить себе таким образом хорошее лечение. А вот за греками ухаживает лишь несколько проворных монахинь, делающих это из милосердия. Среди них я с удивлением заметил Хариклею, которая, скинув с головы покрывало и засучив рукава, ловко промывала и обрабатывала самые тяжелые раны. Она радостно поздоровалась со мной. Я не смог удержаться и сообщил ей, что живу теперь во Влахернском дворце. Так мало у меня твердости… По-моему, женщина отлично поняла, в чем дело, поскольку сама тут же поспешила объяснить мне, что уже много дней не видела сестру Анну.

Раненые твердили в один голос, что турки, нарушая добрые обычаи, используют отравленные стрелы, ибо даже люди, получившие лишь легкие царапины, через несколько суток тяжело заболевают и умирают в страшных судорогах. В одном из углов я своими глазами видел мужчину, окоченевший труп которого был изогнут дугой, а на лице застыла такая ужасная гримаса, что на него страшно было смотреть. Мышцы покойника были твердыми, как доска. Потому многие раненые просили, чтобы их положили под открытым небом или отнесли домой. Я поговорил об этом с Джустиниани, но он не разрешил никому из своих людей покинуть стену и помочь раненым. Когда я назвал его бездушным, он ответил:

– Мой опыт говорит мне, что судьба раненых – целиком в руках Божьих. Один умирает, хотя его лечил врач, а другой поправляется без всякого ухода. Один, оцарапав мизинец, погибает от заражения крови, другому отрывает в бою руку, а он несмотря на это выживает. Обильная пища и мягкое ложе приносят лишь вред и ослабляют человека. Таково мое мнение. Так что не лезь в дела, в которых ничего не понимаешь.

19 апреля 1453 года

Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного!

Исписав вчера множество листов бумаги, я думал, что ночью смогу наконец заснуть. Я мало спал в последние дни. Пытаясь справиться с сердечной мукой, расхаживал взад-вперед или выводил пером все эти пустые слова.

Но когда я лежал с широко открытыми глазами во мраке холодных влахернских покоев, наслаждаясь одиночеством и в то же время глубоко страдая от него, она пришла ко мне. Пришла сама. По собственной воле. Анна Нотар. Моя любимая.

Я узнал ее по легкой походке, по чуть слышному дыханию.

– Иоанн Ангел, – прошептала она. – Ты спишь?

Анна вложила ледяные пальцы в мои руки и опустилась рядом со мной. Нос и губы у нее были холодными, но щека ее пламенела возле моей щеки.

– Прости, – выдохнула женщина. – Прости меня, любимый. Я не ведала, что творю. Не знала, чего хочу. Ты жив?

– Конечно, жив, – откликнулся я. – Я крепкий. Просто так сорняк не вырвешь.

– Земля дрожит, – проговорила Анна. – Стены трескаются. Смерть, не смолкая, воет по ночам на тысячу голосов. Нет, никто не поймет, что такое война, пока сам не переживет всего этого. Когда турки ночью напали на нас, я молилась за тебя так, как еще никогда не молилась. Обещала переступить через все свое самолюбие, всю свою гордость и злость, если только Бог дарует мне счастье снова увидеть тебя живым.

– Значит, ты меня любишь? – спрашивал я, все еще сомневаясь, хотя ее руки, щека и губы давно рассказали мне обо всем. – Ты же сама кричала, что ненавидишь меня.