Две повести о тайнах истории - Рудольф Бершадский

Больше ста научных работников копают землю, около двухсот рабочих. Много? Нет, наоборот, если бы не нововведения Арциховского, с раскопками, которые тут ведутся, не справились бы и тысяча человек. Заместитель начальника экспедиции по научной части Борис Александрович Колчин подсчитал: только пять процентов всего времени и труда, необходимых на производство раскопок, тратилось бы на раскапывание и просмотр вынутой земли; остальное ушло бы на то, чтобы избавиться от нее после этого!

Ведь как происходит дело? Спускается археолог на дно раскопа, копает землю лопатой (или ножом, если боится, что лопата — чересчур грубый инструмент для вскрытия показавшейся или предполагаемой находки, или даже хирургическим ланцетом). Перещупывает пальцами каждый комочек отваленной почвы, пересматривает каждую пылинку ее.

Теперь проверенная земля больше не нужна, она начинает мешать. Однако куда ее деть? Вывалить за край котлована? Это не так просто: котлован ушел на глубину больше семи, скажем, метров. Проделывать из-за каждой лопаты путешествие по стремянкам вверх и вниз не слишком продуктивно — научный работник превратится в носильщика.

Тогда, может быть, поручить это дело рабочим? Но они и так заняты: ведут черновой просмотр раскопанной земли. Чуть заметят в ней что-нибудь необычное, сейчас же прекращают дальнейшую работу, чтобы не потревожить находку, и зовут научного сотрудника экспедиции.

Значит, кроме таких рабочих, завести еще и специальных носильщиков земли?

Невозможно: это создаст толчею в раскопе, при которой, не ровен час, откопанную вещь нечаянно обратят в прах.

Так как же все-таки избежать непроизводительной траты сил? Тем более если учесть масштаб раскопок: самые большие в мире; свыше 10 тысяч кубометров вынутого грунта; а по площади — целый квартал древнего города.

И Арциховский пошел на смелое новшество: впервые применил на археологических раскопках скиповые машины и транспортеры. В результате вместо пяти процентов времени научные работники его экспедиции получили возможность тратить на чистое вскрытие культурного слоя 75 процентов времени!

Но все же и сейчас нельзя отличить научных сотрудников по внешнему виду от рабочих: все одинаково перепачканы грязью, все одинаково загорелые, и так же около каждого — одинаковая кучка проверенной земли. Человек осторожно, всего на несколько сантиметров, втыкает лопату в грунт и легонько отваливает землю. Затем, забирая в руки неполную пригоршню ее, перещупывает каждый комок пальцами, а напоследок, на всякий случай, еще перетирает. Ограничиться проверкой только на глаз нельзя: а вдруг в самую середину комочка забралась какая-нибудь бусина? Или монетка? Или даже крохотный кусочек скорлупы грецкого ореха?

Хотя невелика вроде прибыль — найти пустую скорлупу грецкого ореха, но ведь она рассказывает о том, что попала в Новгород из Средней Азии!

И только по одному можно безошибочно отличить научного работника: он не расстается с полевой книжкой. В ней и записи координат, отмечающих каждую находку, и догадки о назначении и смысле ее, если не сразу видно, что она собой представляет, и зарисовки. Далеко не все, конечно, попадает в печать из этих тетрадей, но все записи из них будут обсуждены на регулярных общих собеседованиях научных работников и студентов, занятых в экспедиции, и внимательно изучены руководителями работ. Одному человеку не под силу раскопать целый квартал города, да еще сделать при этом необходимые науке записи обо всех подробностях, сопутствовавших каждой находке и, следовательно, проливающих на нее дополнительный свет. С этим может справиться только коллектив. Но это, конечно, нисколько не исключает того, что каждый член коллектива, кроме того, что обогащает своим трудом разработку основной темы раскопок, заданной руководителем — в данном случае профессором Арциховским, — имеет полную возможность заняться еще и собственной научной темой. Больше того: коллективная работа всячески способствует этому.

Например, диссертация уже упоминавшегося нами заместителя А. В. Арциховского — Б. А. Колчина, историка и в то же время инженера, — о металлургии в древней Руси более всего опирается на новгородские находки. Новгород дал Колчину неоценимый материал для выводов: он сам, как и его товарищи по экспедиции, обнаружили здесь и домницы, и горны, и кузницы, и множество металлических предметов. Трудно перечислить даже основные из них — таково их разнообразие: наковальни, молоты, молотки разных видов, щипцы, зубила, напильники, ножи, всякого рода скобы, серпы, косы, сошники, гвозди, весы, гири, замки, броня, кольчуги, мечи, сабли, боевые топоры и т. д. и т. п.

Вообще «…железо и сталь в жизни древнерусских людей имели широкое распространение и многообразное применение. Основные орудия труда земледельца и строителя были сделаны из железа и стали. Весь инструмент многочисленных ремесленников был из железа и стали, как и все оружие воинов…

Поэтому изучение истории техники добычи и обработки металла имеет исключительный интерес для понимания процесса экономического развития древней Руси»[21].

Но в свете этого не менее показательно и то, что среди новгородских ремесленников больше всего мастеров было занято обработкой металлов — производством, которое определяло развитие и уровень всех прочих ремесел.

Археологические находки при раскопках Новгорода, воочию предъявленные советскими учеными, извлекшими их из-под напластований веков, разбили в числе других еще одну старую «теорию», будто бы Новгород был городом исключительно торговым, будто бы производство в нем невозможно даже сравнивать с западноевропейским.

Эта «теория» шла от так называемых норманистов, утверждавших, что только приход на Русь норманнов (или варягов, как их называли у нас), в частности Рюрика, позволил Руси превратиться в самостоятельное государство. Норманисты старательно принижали русский народ и русскую культуру во всем, и еще великий Ломоносов начал с ними непримиримую научную борьбу.

Артемий Владимирович Арциховский показывает мне деревянную клепку от бочки и рассказывает ее историю. Так как экспедиция подвергает все находки, помимо прочего, и технологическому исследованию, то вместе с остальными деревянными предметами, извлеченными из земли, клепку направили знатоку древесины профессору Вихрову. И вот он присылает лабораторный анализ: «Клепка — из тиса». А деревянные гребни, украшенные типично новгородским орнаментом, свидетельствовавшим, таким образом, о месте их изготовления, оказались самшитовыми. Но, как известно, ни тис, ни самшит в Новгороде не растут. Клепка, очевидно, попала в Новгород вместе с бочкой, привезенной из Западной Европы. Гребни же, несомненно, были сделаны в Новгороде, куда для этого привозили и тис и самшит. Перечень видов ценного сырья, из которого в Новгороде выделывали готовую продукцию, конечно, не исчерпывается тисом и самшитом. Выяснилось: ряд вещей был изготовлен в Новгороде из уральской пихты, из сибирского кедра, из балтийского янтаря. Это нанесло так называемой торговой теории сокрушительный удар. Стало очевидно, что к новгородским мастерам везли сырье откуда угодно, включая, между прочим, и Западную Европу, и что, значит, Новгород был не только торговым городом, но и крупнейшим промышленным центром своего времени, отражавшим тем самым общее высокое развитие культуры Руси…

Когда предварительная обработка находок будет закончена и их отправят в Москву — может быть, и клепку выставят где-нибудь в музее. И будет очень жалко, если посетитель, не дав себе труда поинтересоваться, почему вдруг выставлена простая деревянная клепка, пройдет мимо нее.

«Пишу тебе на бересте…»

Чем больше экспедиция Арциховского расширяла и углубляла свои работы (расширяла и углубляла во всех смыслах, в первую очередь — в прямом смысле слова), тем более Новгород в любой из своих подробностей раскрывался как выдающийся центр самых разных областей культуры. Для полноты картины не хватало только одного: находок письменных памятников в земле, особенно — частных записей горожан. Официальная письменность от древнего Новгорода осталась, и немалая: летописи, церковные книги, государственные документы — международные договоры, указы, дарственные грамоты, завещания. Но неужели этим исчерпывалась вся письменность Господина Великого Новгорода? Неужели в городе с 50-тысячным населением (а по другим сведениям, даже с 200-тысячным), в столице обширного государства, регулярно ведшего крупнейшие торговые операции и крупнейшие стройки, в городе, в котором многие торговые компании финансировали и направляли самостоятельные колонизационные экспедиции, а различные ремесла достигли замечательных успехов, — неужели в нем обходились совершенно без письменности в быту? Это было трудно представить. Тем не менее не обнаруживали ни одной находки (хотя в общей сложности их были тысячи), которая могла бы опровергнуть это.