Дом в Мансуровском - Мария Метлицкая

Тихо плакала Ася. Юля читала последнее Марусино письмо. Молча выпили чаю, и Юля поехала на Смоленскую. В тот вечер выпал первый снег. «Скоро Новый год, – подумала Юля, стоя у окна, – только бы Клара дожила. Она так любит этот праздник».

Назавтра она поехала в Ивановский переулок и сделала, как велел Кружняк – документы положила в папку, надписала ее и отдала офицеру на входе.

На улице Юля села на влажную лавочку, выкурила сигарету и медленно побрела по улице. Почему Кружняк не пригласил ее в свой кабинет? Не хотел видеть или был занят? А может, его просто не было? Вызвали куда-то или что-то еще?

Дошла до улицы Горького и поняла, что страшно проголодалась. Зашла в ближайшую стоячку – оказалось, что это сосисочная. Четыре горячих, раздутых сосиски, полбанки острейшей горчицы, три куска черного хлеба и стакан горячего чаю.

«Хорошо, что меня никто не видит, – подумала она, – стыда не оберешься! Вот ведь обжора! Зато согрелась и наелась». От сытости и тепла немного кружилась голова, и ей захотелось домой, под одеяло, включить Поля Мориа, укутаться, закрыть глаза и уснуть.

Хорошо, что сегодня сиделка до вечера, и она совершенно свободна. Афиша кинотеатра зазывала новой французской комедией. Может, в кино? А что, мысль.

Уснула Юля сразу после начала. Фильм прошел мимо – открыла глаза на финальных титрах. Усмехнулась: «Ну ты, мать, даешь».

В кинотеатре было душно, и Юля с радостью выскочила на улицу. Глотнув свежего воздуха, бодро пошагала к метро.

Падал легкий и редкий снег и тут же таял. Было тепло, она расстегнула молнию куртки.

Юля думала о Кружняке. Представляла его лицо – серые глаза, густые, широкие брови, тяжеловатый квадратный подбородок, красивый прямой нос, крупные, яркие губы. И волосы, густые, почти седые, жесткие. Ей захотелось прижаться к нему, вдохнуть горьковатый запах его одеколона и провести ладонью по его волосам.

«Остановись, – велела она самой себе. – Он даже не захотел тебя увидеть. Наверное, решил, что все, хватит. И правильно! Эта история никому не впрок».

Кружняк позвонил спустя три дня. Сухо и коротко сказал:

– Все готово, можешь зайти и забрать документы.

Сердце забилось так часто, что стало трудно дышать.

– К тебе? – быстро спросила она.

– Можно и ко мне. А если удобнее, забери на проспекте Вернадского. Сегодня или на днях.

– Сегодня! – выкрикнула она. – Можно сегодня?

– Можно, – после паузы ответил он, – в семь на Вернадского.

Дрожали руки. Юля заходила по комнате. Надо обрадовать Клару. Позвонить в Мансуровский и рассказать своим. Кружняк все сделал. Выходит, они действительно всесильны? Главное, что сегодня они увидятся! Как же она соскучилась! Дожить бы до вечера.

Дожила. Бросилась к нему в объятия, прижалась. Видела, что он растерялся. Да что там – он был изумлен!

– Девочка моя, – хрипло сказал он, – как я соскучился!

Юля промолчала. Что говорить, когда и так все ясно – она влюбилась.

Увидев паспорт с пропиской, Клара расплакалась. Требовала показать еще и еще, проводила бледным, худым пальцем по фиолетовому штампу и снова принималась плакать.

– Я не расстраиваюсь, что ты, девочка! – повторяла она сквозь слезы. – Я от счастья! Бывают же слезы счастья, душа моя?

Юля напоила ее сладким чаем, кое-как, с уговорами, впихнула полбутерброда с сыром, дала ложку любимого вишневого варенья, укрыла ее, чмокнула в пергаментную щеку и включила ночник.

У двери обернулась – забыла зашторить окно. Аккурат под их окнами горел злобный ярко-белый фонарь. Задвигая плотную синюю штору, посмотрела на Клару – та спала, и Юле показалось, что лицо у нее спокойное, расслабленное, умиротворенное. Давно такого не было.

Медленно, на цыпочках, чтобы не скрипел старый рассохшийся паркет, пошла к двери. Осторожно открыла ее, самую малость, чтобы выскользнуть, и услышала шепот. Остановилась, прислушалась – во сне? Ну да, конечно, Клара иногда говорила во сне. Врач объяснял это действием обезболивающих и снотворных.

– Счастье, – бормотала она, – какое счастье. Все сделано, как хорошо.

Юля прикрыла дверь и пошла на кухню. На широком кухонном подоконнике стояла настольная лампа – голубая керамическая нога в мелких синих цветочках и синий шелковый, с кистями абажур.

Тихий и ровный голубоватый свет разливался по кухне. У раковины на полотенце сушилась вымытая посуда – сиделка, литовка Регина, была аккуратистка. На вычищенной до блеска плите стояла кастрюлька с супом – овощной бульон, разваренный рис, мятая картошка, морковка и кабачок. «Грустный суп, – подумала Юля, – грустный суп для больного человека».

Она открыла холодильник – кусок сыра, творог, картофельное пюре, остатки отварной рыбы, кефир, яблочный сок. Колбасы и сосисок в их доме не водилось. Обычно Юля не ужинала – стакан кефира, кусок черного хлеба, свежий или соленый огурец. Но сейчас она поняла, что этим не обойдется – есть хотелось ужасно. В стрессе ей всегда хотелось есть. Просто зверски хотелось, например, хорошего куска жареного мяса. Она точно бы съела сейчас полкурицы и сковородочку жареной, с хрустящей корочкой, картошки! Или две-три котлеты – здоровенные, пышные, сочные, которые умеет делать только Ася.

Но ни мяса, ни курицы, ни Асиных котлет не было, зато в берестяной хлебнице лежал свежий хлеб, а в овощном ящике штук шесть картошин. А когда есть картошка и хлеб – есть еда.

Юля была не из хозяюшек. Готовить не умела и не любила: простоять полдня, чтобы за полчаса все смели?

Когда Клара заболела и Юля к ней переехала, пришлось начать готовить. Правда, Клара твердила:

– Ты только не убивайся! Что-то совсем простое, душа моя! Каша или пюре.

Так и было: себе – тарелку пельменей, Кларе кашу.

Когда появилась Регина, их и без того несложный быт упростился – Регина, истинная литовка, убирала с особой тщательностью: «Я по-другому не умею», – поджав сухие губы, говорила она. Но готовила без изысков – литовская кухня не грузинская и не узбекская: овощной суп, тушеные овощи.

Сейчас Юля, стоя на кухне, резала узкими дольками картошку, которая вскоре зашкворчала на сковородке. В буфете обнаружилась банка маринованных огурцов – вот это подарок!

Юля открыла бутылку вина, положила на тарелку картошку, выудила несколько пупырчатых, остро пахнувших уксусом огурцов и подняла бокал.

– За тебя, Кларочка, – сказала она, – и за меня. И за то, что у нас получилось. – Поднеся бокал к губам, добавила: – Ну и за нашего благодетеля.

После еды и выпитого захотелось спать. Еле дошла до кровати.

Проснулась она в половине восьмого и подскочила как ошпаренная: через час придет Регина, а ей ровно в это же время надо выскочить из дома. А еще ванная, кофе, а главное – Клара.

Умылась, сделала пару