Дом в Мансуровском - Мария Метлицкая

Так будет всегда, такой миропорядок. Для этого и была дана жизнь, для этого они получали образование, совершали открытия, влюблялись, рожали детей.

А потом его просто убили. Его, его друзей, коллег и их жен. Легко и просто, без настоящего следствия и настоящего суда. Убили, как вошь, комара. И ничего не стало – ни семьи, ни работы. Все рухнуло. Не стало его жены, его красавицы жены, его молодой и прекрасной Наташи. В два дня она превратилась в немую старуху. В два дня! И все остальное исчезло: планы, замыслы, вся жизнь. Его молодая жена осталась вдовой, а малолетний сын – сиротой. Жизнь обесценилась, понимаешь? Вся жизнь, и ее, и его. Мать жила только ради меня, – задумчиво сказал Александр Евгеньевич и добавил: – Да нет, не жила, разве это была жизнь? Просто пыталась хоть как-то удержаться на этом свете. Понимала: не будет ее – меня заберут в детский дом. А этого она допустить не могла. Странным образом не отобрали квартиру. Думаю, просто забыли. Хотя они мало что забывали, но здесь пропустили. Квартира ладно, главное – маму не посадили! Это действительно было везением. Нет, пару раз вызвали. Но тогда она уже онемела. А что взять с немой? Ну и оставили в покое. Сломали жизнь, но не отняли. Благородно… – грустно усмехнулся отец. – Да, и еще, – добавил он. – У моей матери, твоей бабки, был младший брат Костя, красивый, талантливый парень, ученый-физик. Его тоже взяли, правда в начале сорокового. Каким-то невозможным образом мама узнала, что Костя в лагере. А потом он попал в шарашку. Выжил, вернулся в сорок девятом беззубым инвалидом и стариком, его никто не узнавал. Родная сестра не узнала, ты представляешь?

Костя так и не женился. Красивый, умный, талантливый человек. А спустя пять лет он умер. Сказали, что от тромбоза, но патологоанатом, приличный человек, шепнул, что умер Костя от изношенности организма – внутренности у него были как у восьмидесятилетнего старика. Вот такие дела.

И знаешь, – горько сказал отец, – я понял одно: чтобы выжить, нельзя вообще ни о чем вспоминать. Ни об отце, ни о матери, ни о дяде Косте. Просто нельзя. По счастью, у меня было дело, моя наука. Иначе бы… – отец горестно махнул рукой, – иначе я бы сошел с ума.

Все, Юля. Забудь, зря я тебе рассказал. Хотя… Нет, не зря – ты умная девочка. Умная и сильная, ты не Маруся. Вот ей это точно знать не надо, ты меня поняла?

Как это – «забудь»? Как это можно забыть? Часами Юля рассматривала фотографии деда и бабушки. Нашла фотографию Кости – симпатичный кудрявый парень, ясноглазый, улыбчивый, светлый.

Позже, повзрослев, она многое узнала. От друзей, из запрещенных самиздатовских книг. Помнила, как потряс ее «Архипелаг ГУЛАГ», перепечатанный на машинке и прочитанный за две ночи.

Но вот Юра, тот самый улыбчивый Юра, лучший друг отца? Что стало с ним?

Узнала. И это ее потрясло больше всего.

Юра, наивный и честный, высказал критику в адрес вождя. Точнее – нарисовал сатирический плакат с портретами членов политбюро, написал что-то острое и повесил его в аудитории института. Плакат провисел полчаса. Вечером Юру взяли.

– Наверное, пытали, – сказал отец, которого она вынудила буквально все рассказать, – и Юрка не выдержал. Он был и сильный, и слабый, понимаешь? Низкий болевой порог, от головной боли сходил с ума. В общем, в камере Юра повесился. У него остались мать и сестра. Я, как мог, их поддерживал. Но ты понимаешь… Кто вернет им сына и брата? Никто. Их еще долго таскали, мучили допросами, еле отстали. В общем, дочка, отняли у меня мать, отца, дядьку и лучшего друга. А я живу. Правда, часто спрашиваю себя – а зачем? За что мне такая привилегия? Привилегия и наказание одновременно?

Только тогда Юля поняла, сколько боли было в сердце отца, сколько гнева и сколько отчаяния.

Как он смог с этим жить, как не возненавидел весь мир? Смог. Выбора не было: семья, дочки, университет и наука. Этим и спасся.

Сколько их было, тех, кто продолжал жить с этой болью? Закон мироздания… Чушь. Нет никаких законов. А есть злодеи, которые принимают решения. Решения, кому жить, а кому умирать.

Спустя годы Юля часто спрашивала себя, зачем она позвонила Кружняку еще раз, зачем просила о встрече? Из-за прописки? Ну да, решила попробовать, закинуть удочку. Как там у них – попытка не пытка? С паршивой овцы шерсти клок? Они нас используют, а мы стесняемся? Боимся, так будет точнее. Но она, Юля, не из трусливых. К тому же игра стоила свеч. Да, она корыстная и беспринципная, но квартира напротив Смоленского гастронома того стоила. Ладно, решила она, встретимся на час в кафе, чашка кофе и – тю-тю, она оборвет все контакты. Просто скажет еще раз «спасибо» – и все, будьте здоровы.

Она смотрела на себя в зеркало. Хороша. И в кого она так хороша? Мама была бледной, со светло-русыми, легкими, чуть вьющимися волосами. Тонкий носик, аккуратный маленький рот. Светлые глаза, в которых читались удивление, робость и тревога. В общем, милота, но без акцентов, без красок, все немного смазано, никакой четкости – спокойная среднерусская ненавязчивая красота.

Говорили, что мама с папой похожи, как брат с сестрой. Да нет, похожи они не были – просто одна скромная масть, милые, интеллигентные лица.

Про Марусю говорили, что она точная копия отца, но это было не так – младшая была точной копией матери, те же неброские, но милые краски, те же спокойные ненавязчивые черты, та же тихая славянская красота.

А она, Юля? Как неродная в своей семье. Ну да, бабушка Галя рассказывала, что в их роду были цыгане. «Как же, – смеялась Юля, – бабуль, не верю, все это семейные сказки!» Бабушка обижалась: «А ты в кого? Нет у нас больше чернявых и буйнокудрых!» И правда, черных, почти смоляных буйных кудрей в семье не было, ни с маминой стороны, ни с отцовской. Мытье головы всегда становилось проблемой: сначала промой эту копну, сполосни, а потом расчеши! И глаз таких не было – огромных, чернючих, миндалевидных, с густыми, длинными, круто загнутыми ресницами. И нос был у Юльки не папин и не мамин – прямой, широковатый, с резко вырезанными треугольными ноздрями. И смуглота эта, и темный румянец, и высокие скулы, и большие яркие губы, и крупные белоснежные зубы.

А фигура? Мама была невысокой, тоненькой, хрупкой. Маленькая грудь, узкие бедра. И Маруська такая же. А Юля высокая, статная, грудастая