Шакалы. Роман - Николай Леонов

— Поезжай по своим делам или возьми бутылку и потолкуй с ней один на один. Я не уважаю людей, которые прыгают, не задумываясь. Я тебя не тороплю. Как тебе известно, Юлия в безопасности, Фокину ее не достать. Да и при всех недостатках он мужик разумный, уверен, он отказался от подобной затеи. Идея воздействовать через девочку на Горсткова, Алентова и Дубова была ложной, ошибочной. Фокину придется искать другие ходы. Я тебя, Сергей Витальевич, ни о чем не спрашиваю, писать ничего не прошу. Встретились, поговорили, прояснили сложившуюся ситуацию, разошлись. Сколько тебе нужно времени, пять дней, неделю? Мой телефон тебе известен, позвони, встретимся, потолкуем.

Батулин был опытный опер, тем не менее такого финала не ожидал, слегка растерялся.

— Так я могу идти?

— Разумеется, всего наилучшего, Сергей Витальевич. — Гуров поднялся, проводил майора до двери.

Когда сыщик вернулся в комнату, за столом хозяйничал Станислав Крячко, разливал по чашкам кофе, готовил бутерброды.

— Ну, как он тебе? — спросил Гуров.

— А хер его знает, но я не верю ему ни на грош. Он продаст тебя при малейшей возможности. Ты, Лев Иванович, ас, вербовщик божьей милостью. Ты провел партию на высочайшем уровне. Но майор — человек сформировавшийся, он змей, никто не в силах сделать из него преданную овчарку. Он будет крутить, вертеть и ждать момента, чтобы смертельно укусить и ускользнуть.

— Полагаешь? — несколько разочарованно произнес Гуров. — А мне казалось, что удалось что-то в нем сдвинуть.

— Безусловно, удалось, но пройдет день, и все встанет на свои места. Ну откуда ты такой наивный? — Станислав даже всплеснул руками. — Взрослого человека можно обмануть, купить, соблазнить, вынудить, а переделать его невозможно. Нельзя из танка сделать сеялку, один создан для уничтожения, другая — для возрождения.

— Тебе хорошо, ты умный, — с грустью сказал Гуров. — Как же мне узнать, чем занимается и к чему стремится Семен Петрович Фокин?

Он остановил машину на Кутузовском проспекте, зашел в один магазин, в другой, купил продукты, сок, бутылку водки, прошагал еще квартал, свернул во двор, затем в подъезд, поднялся на лифте на пятый этаж. Шел Фокин уверенно, дорога была ему знакома отлично. Он позвонил в добротно обитую дверь, она почти мгновенно распахнулась.

— Здравствуй, Игорек, ты опять в глазок не посмотрел. — Фокин пытался говорить сердито, неумело обнял стройного юношу, который взял у подполковника одну из сумок, прошел в квартиру.

— Ты, Семен Петрович, еще дверь лифта не закрыл, а я уже знаю, кто пришел. Мы, калеки, люди чуткие.

— Перестань, Игорь, знаешь, не люблю. — Фокин начал вынимать продукты. — Не греши, какой ты калека. Ну, один глаз чуть похуже…

— Яиц нет, сам полусумасшедший, а так здоровый парнишка, просто загляденье. — Игорь слегка заикался.

— Ты видел, каких с войны привозят. — Фокин делал вид, что сердится. — Да, ты пострадал, но, считай, легко отделался.

Хозяин квартиры Игорь Смирнов, белокурый стройный блондин лет двадцати двух, смотрел на Фокина огромными голубыми глазами. От того, что один глаз у Игоря практически был слеп, взгляд у парня получался загадочным. За время знакомства Фокин никак к этому взгляду не мог привыкнуть. Подполковнику казалось, что парень видит значительно больше, чем нормальный человек, видит то, в чем Фокин даже себе признавался, лишь изрядно напившись.

— Я отделался легко потому, Семен Петрович, что ты в моей жизни объявился, подобрал. А если тебя по службе ушлют далеко, как я жить буду? На мою пенсию только-только с голода не умереть. Мне тут дружок звонил, говорит, забыл, как мясо пахнет. Ну, без мяса я проживу, а как штаны сносятся и обувка распадется?

— Ладно-ладно, меня никуда не пошлют, а пока мы вместе, не пропадем. Ты мне вместо Николая, он погиб, ты объявился вместо сына. Пока жив, ты нуждаться не будешь.

Здоровый глаз Игоря начал закатываться, рот кривиться, плечи обмякли, ссутулились.

— Убью собаку! — начал бормотать он.

Фокин понял, что у Игоря начался припадок, подполковник поднял легкое тело юноши, положил на диван, схватил с полки пузырек, накапал на кусочек сахара, сунул за щеку юноши и подумал, как же парень выкарабкивается, когда он один?

Глава восьмая

Игорь родился в обычной московской семье, каких в столице сотни тысяч, а то и миллион. Отец инженер, мать преподавала в школе, достатка в доме не было, но и не голодали. Жили, как большинство москвичей, от получки до получки, стояли в бесконечных очередях, чего-то постоянно доставали, слово «купить» было полностью вытеснено из лексикона. Достал индийский чай «со слоном», достал сгущенку или колбасу по два двадцать, которая не пахла не только колбасой, но не имела запаха вообще.

Что рассказывать, взрослые люди эти благословенные времена прекрасно помнят, хотя некоторые и стали забывать, их раздражает изобилие на прилавках, все есть, нет денег, которые надо заработать. Раньше деньги не зарабатывали, а получали, никто не говорил «зарплата», говорили «получка». Нищенские рубли давали каждому вне зависимости от того, хорошо ты работаешь или плохо или вообще лишь приходишь отмечаться.

У Игоря, кроме отца с матерью, был еще дед, отец матери. Деду было в те семидесятые — начало восьмидесятых около пятидесяти пяти, но выглядел он далеко за шестьдесят, так как пять лет отсидел за антисоветскую пропаганду. Он был литератор, даже член Союза писателей, откуда его, конечно, быстро исключили. Писал он простые бытовые рассказы, никого, конечно, не агитировал, вообще был достаточно аполитичен, но оказался в компании коллег, которые вели «крамольные» разговоры, даже начали издавать свой журнал, взяли их всех разом, особо не разбирались, посадили скопом. Среди них не было талантливых и именитых. Суд прошел тихо, незаметно. Игорь того времени не помнил и, что произошло, по малолетству не сообразил. Отца исключили из партии, Игоря не приняли в комсомол, но школу он закончил, жизнь шла своим чередом. Дед вернулся тихий, молчаливый, о лагере никогда не рассказывал. В доме политических разговоров не вели, лишь изредка, выпив, отец зло бормотал, мол, писака чертов, всю жизнь семье изувечил. Дед молчал, работал где-то сторожем и в середине восьмидесятых тихо во сне умер.

На Игоря ни арест деда, ни его смерть не произвели никакого впечатления, он заканчивал десятилетку, немного занимался спортом, встречался с девушками, у которых пользовался успехом, дома практически не бывал, приходил лишь ночевать.

К власти пришел Горбачев, жизнь менялась, отца повысили в должности, теперь его исключение из партии стало вроде как бы заслугой. Раньше тихий и незаметный, он стал громко разговаривать, рассуждать о политике, часто упоминать имя тестя. В девяносто третьем Игоря вызвали в военкомат, но врачи что-то сказали о его легких и дали отсрочку.

Отец, молодой еще, здоровый мужик, однажды выпил в компании лишнего, хотя в принципе пил редко и мало, но тут случился инфаркт, отец пролежал в больнице неделю, потом случился второй инфаркт — и человека не стало. Похоронили отца тихо, как и деда, хотя на поминках говорили слова об ушедшем правозащитнике.

Игорь, нормальный парень, любил отца, но, повзрослев, стал понимать, что батя был человеком слабым, без стержня и принципов, его смерть не стала для семьи трагедией, но сильно ухудшила материальное положение. Цены взлетели. Смирновы накоплений не имели, потому ничего не потеряли, но прожить на зарплату матери стало невозможно. Игорь готовился в институт, пришлось перенести документы с дневного отделения на вечернее, начать работать. Устроился он дворником в своем доме, взял еще участок соседнего большого кооператива, и зарплата получилась вполне приличной. Он был парень без комплексов, в пять утра с лопатами появлялся на своей территории, вкалывал честно, жильцы были довольны, давали Игорю мелкие поручения, подбрасывали деньжат; имея белый билет, Игорь об армии забыл. Но военкомат о нем помнил, когда наши доблестные воины начали «скоротечную» войну с бандформированиями в Чечне, Игоря Смирнова призвали, напомнили о священном долге перед Отечеством, о том, что у него непорядок с легкими, забыли. А может, действительно, ежедневная многочасовая работа на воздухе способствовала — легкие пришли в норму.

Факт остается фактом, осенью девяносто четвертого Игорь Смирнов под Калугой проходил курс молодого бойца. Стройный, ловкий парень нравился товарищам и младшим командирам, дедовщина его миновала, так как часть была вновь сформирована, все были одногодками, все не отличали приклад от ствола и с расстояния в пятьдесят метров не могли попасть из «калашникова» в сарай. Единственное, что Игорь Смирнов делал быстро и ловко, это копал окопы. С лопатой он обращался мастерски.

Курс молодого бойца прервали, когда ребята только начали знакомиться с оружием, и быстренько перебросили их под Грозный.