Политическая история Первой мировой - Сергей Кремлев

А Россия? С одной стороны, российские «верха» хорохорились. С другой стороны, состояние дел в России можно было уяснить себе, ознакомившись хотя бы с таким перлом казённой мысли, как решение царского правительства от 15 декабря 1909 года, где заявлялось следующее: «Усовершенствование способов передвижения в воздушном пространстве и практические испытания новых изобретений должны составлять по убеждению Совета министров преимущественно предмет частной самодеятельности».

К началу войны у нас, благодаря таланту и энергии Игоря Сикорского, появился, правда, тяжёлый бомбардировщик «Илья Муромец», но общая картина получалась безрадостной: Германия производила во время войны до 2000 самолётов в месяц (здесь и далее указан максимально достигнутый месячный уровень), Франция – 2500, Англия – 2700, США – 2650, и даже Италия – 1000. А Россия – 215 (двести пятнадцать).

А вот данные по автотранспорту… При мобилизации армии воюющих стран получали следующее количество автомобилей: французская – около 5500 грузовых и около 4000 легковых машин; английская – 1141 грузовик и трактор, 213 легковых и полугрузовых машин и 131 мотоцикл; германская – 3500 грузовых и 500 легковых машин, а русская – всего 475 грузовых, но зато 3562 легковых машин.

Иными словами, если в развитых европейских странах автомобиль уже становился элементом экономики, то в России он всё ещё являлся предметом роскоши на потребу «чистой» аристократической и буржуазной публики.

Что же до Николая Романова, то он терял последние остатки уважения даже у честных людей из привилегированных классов. Летом 1908 года русский царь впервые в истории прибывал с визитом в Швецию. Русская миссия во главе с посланником бароном Будбергом и военным агентом Игнатьевым всходит на борт шведского катера, поднявшего русский посольский флаг. В ту же минуту стокгольмский рейд затягивается дымом: в нашу честь салютуют военные корабли и древние крепостные верки.

Русская эскадра запаздывает, но вот и она, с царской яхтой «Штандарт» впереди. Будберг готовится пересесть на яхту, и тут командир ближнего шведского миноносца вдруг сообщает в рупор:

– С яхты передают: «Посланника на борт не принимать!».

Самолюбивый Будберг багровеет, дисциплинированные Игнатьев и морской агент Петров молчат, недоумевая. На берегу они узнают: их не хотели допускать к высочайшему завтраку.

А за год до этой царской выходки шведы на том же рейде встречали Вильгельма II и наблюдали, как застопорившая ход яхта «Гогенцоллерн» принимала посланника Германии. Вильгельм вышел к трапу, снял фуражку и на глазах шведской эскадры трижды облобызал высшего представителя Рейха в Швеции.

Однако стокгольмский эпизод был лишь промежуточным звеном. В России давно говорили: «Ходынкой началось, Ходынкой и кончится»…

А как началось-то?

А вот как…

В мае 1895 года Николай II и императрица Александра Фёдоровна («Аликс») короновались в древней столице Москве. Среди коронационных торжеств числилось и народное гуляние на Ходынском поле. От «царей» были обещаны кулёк с конфетами, булкой и куском колбасы да «коронационная» памятная кружка.

«Гостинцев» заготовили 400 тысяч, а подвалило «на праздник» около полумиллиона! В обычное время здесь проводились учения войск, поле было перекопано и перерыто канавами и окопами. Их прикрыли досками, но что эти доски значили, когда напирала полумиллионная толпа? Люди приходили заранее, за сутки, скапливались, стояла дикая жара.

Начали раздавать кульки, толпа подалась, закричали первые задавленные. И через пару часов с поля увезли только трупов около 1300 (по официальным данным, а по неофициальным – около четырёх тысяч). Всего же пострадало десять тысяч человек.

Что было далее, читатель? У нас есть документ, принадлежащий перу лично Его Императорского Величества. Николай был человеком скрупулёзным и дневник вёл почти до самого своего расстрела. Вот записи тех дней…

«18 мая. Суббота

До сих пор всё шло, слава Богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. На Ходынском поле произошла страшная давка, причём ужасно прибавить, потоптано около 1300 человек!! Я об этом узнал в 10½ ч.; отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12½ завтракали и затем Аликс и я отправились на Ходынку. Собственно, там ничего не было; музыка всё время играла гимн и «Славься!». Обедали у Мама в 8 ч. Поехали на бал к Montebello (французский посол в России. – С. К.). Было очень красиво устроено. После ужина уехали в 2 ч.

19 мая. Воскресенье

С утра началось настоящее пекло. В 11 час. пошли к обедне. В 2 ч. Аликс и я поехали в Старо-Екатерининскую больницу, где обошли все бараки и палатки, в которых лежали несчастные, пострадавшие вчера. Уехали прямо в Александрию, где хорошо погуляли. В 7 ч. начался банкет. В 9½ ч. поехали к д. Сергею. Пили чай.

20 мая. Понедельник

День стоял отличный. Поехали к обедне (не к панихиде! – С. К.) в Чудов монастырь. В 3 часа поехал с Аликс в Мариинскую больницу, где осматривал вторую группу раненых. Тут было 3–4 тяжёлых случая (то есть «царям» показали считанные жертвы. – С. К.). Обедали с Мама. В 10½ поехали на генерал-губернаторский бал.

21 мая. Вторник

Встали поздно с чудным утром. В 11½ поехали к Ходынскому лагерю (не на поле – скорбеть, а на парадный смотр. – С. К.). После молебна все части прошли отлично. В 3¼ отправились в Александрию, где гуляли и пили чай. В 10¾ поехали на бал в Дворянское собрание».

И всё…

Более о трагедии нет ни слова. Зато идёт потоком: катались на лодке, ели, пили чай, мёд, обедали, ужинали.

И лез же кусок в горло!

Это потом Россия припомнит ему и кадрили под стоны умирающих, и обеды под слёзы сирот.

Кайзер же пользовался в стране огромной популярностью… В марте 1913 года наш кораблестроитель академик Алексей Николаевич Крылов вышел в плавание на немецком пароходе «Метеор» в качестве председателя Особой комиссии по исследованию успокоительных систерн Фрама. Эти успокоители качки на море в сфере политики не срабатывали, но общая работа хорошо объединяла русского инженера и старшего механика «Метеора» немца Шредера. По вечерам они коротали время за долгими беседами, и как-то Шредер оживлённо сказал:

– О, наш кайзер умеет найти путь к простым сердцам!

– И к вашему сердцу старого морского волка тоже? – шутливо спросил Крылов.

– Алексей Николаевич, судите сами… Однажды мы компанией собрались в Гамбурге в скромной пивной за кружкой пива. Знаете, как это бывает: снаружи дождь, промозглый вечер, а за столом – старые приятели и добрая немецкая песня. Вдруг… отворяется дверь и входит кайзер.

– Один?

– Один, и даже без зонтика, в мокрой шинели.

– И вы?

– Мы, конечно, вскочили, молчим.

– А он?

– А он усмехнулся и говорит: «Что это вы замолчали? Спойте-ка мне «Вахту на Рейне», да угостите кружкой пива»…

– И вы угостили?

– Ах, Алексей Николаевич! Никогда я не пел так весело! В тот вечер я выпил лучшую кружку в своей жизни!

– А потом?

– Потом он сидел задумавшись и сказал: «Спасибо, друзья! Вы хорошо проводите своё время»…

И вышел.

В таких эпизодах не обходилось, конечно, без театральности, кайзер порисоваться любил. И сословный склад жизни от пивных «экспромтов» не исчезал: на торжествах по поводу спуска очередного дредноута кайзера окружали не корабельщики с рабочими мозолями, а элита во фрачных парах и белоснежных платьях, блистающая бриллиантами.

В толпе, наблюдающей это со стороны, стоял порой и молодой австриец Адольф Шикльгрубер с «кайзеровскими» усами и про себя возмущался таким несправедливым распределением ролей на празднике жизни. Он считал, что истинные его создатели тоже имеют право на свою долю почета и славы, но пока лишь восторженно смотрел на то, как стальная громада сползает со стапеля, роняя с обшивки капли «крестильного» шампанского.

Пройдёт год, и он окажется в окопах войны, которую со стороны Германии будет олицетворять Вильгельм. Но Вильгельм ли её начал? И хотел ли кайзер именно войны, а не германской военной мощи?

В фигуре Вильгельма II много противоречий, которые, в общем-то, неотделимы от любого империализма, а от германского тем более. Особенности характера кайзера лишь придавали этим противоречиям особый колорит. Академик Тарле – со слов некоторых современников, да и по собственному разумению – утверждал, что основой личности Вильгельма был-де инстинкт самосохранения. Мол, он ни разу не слетал на самолёте, не спустился на субмарине под воду, чего от него, мол, ожидали.

Ну не всем же быть птицами такого высокого государственного полёта, как орёл наш Владимир Владимирович Путин, бестрепетно летающий в сверхзвуковых истребителях и спускающийся в пучины вод…