Жизнь-река - Геннадий Гусаченко

В деревне я никого не знал. Сидел, придя из школы, за круглым столом, в тесной комнате, заставленной комодами, громоздкими, окованными сундуками, тяжёлым дубовым шкафом, привезёнными в Боровлянку первыми переселенцами из Черниговщины. Срисовывал в альбом смешные карикатуры из «Крокодила».

Боровлянка в те годы в большинстве своём была заселена поволжскими немцами, сосланными в Сибирь в начале войны. Немецкие дети плохо говорили по–русски. Путали слова женского рода с мужским родом. И фразы у них получались типа: «Она пошёль макасин вотка покупайт…» Все они были хорошими, добрыми, верными товарищами, бескорыстными и безобидными. За исключением одного.

Валентин Боксгорн был сильнее меня, выше ростом, на два года старше. Дважды оставался второгодником, из–за чего я и оказался с ним за одной партой. В первый же день моего пребывания в классе Боксгорн примитивно изобразил на промокашке солдата со свастикой на рукаве, стреляющего из автомата в солдата со звездой на каске.

— На, Гусак, — похохатывая, сунул бумажку мне. Я смял её, бросил под парту. Боксгорну не понравилось. Сцепив меня левой рукой, правой изо всей силы провёл стиральной резинкой по моей стриженой голове. Я обозвал его фашистом. Это ещё больше разозлило немецкого выродка, воинствующего потомка дикарей–гуннов и тевтонских рыцарей, во все времена битых, но так и не поумневших.

— Ах, ты, Гусак! — прошипел Боксгорн. — Ты думайт, ви нас победиль? Я тебе показать, русиш швайн!

Выхватил из моей тетради промокашку, весь урок долго и старательно рисовал на ней свастику. Штриховал оттенки, обводил каймой. Ехидно улыбаясь, протянул промокашку мне. Я опять скомкал её, швырнул на пол. Учительница подошла близко. Боксгорн не посмел давануть меня. Всё же это не помешало мне прошептать ему с презрительной интонацией:

— Немец! Фашист! Рыжий ганс!

Учительница отошла. Мне тотчас последовал тычок в правый бок. В ответ на боль я обозвал его недобитым эсэсовцем. Он сидел справа от меня и, выждав момент, когда учительница не смотрит в нашу сторону, бил меня линейкой по ушам. Издеваться надо мной ему доставляло удовольствие. Лишь только учительница отворачивалась к доске, тыкал меня перьевой ручкой, иголкой, зажимал рот, давил за шею и, ощерив кривые жёлтые зубы, колотил исподтишка. Злобно хихикал:

— Ну, што, Гусак? Ещё будешь получайт, русиш думмкопф?

Я мог пожаловаться учительнице, отцу, попросить отсадить меня на другое место в классе. Но я не хотел унизить свое русское достоинство перед наглым немцем, показывающим превосходство надо мной. Весь класс видел его издевательства над новичком в школе, но не подавал и звука. Я в одиночку противостоял хулиганским выходкам фашиствующего немца. И это был мой маленький Сталинград, и я стойко держал оборону, не теряя надежду перейти в наступление. В ответ на каждый злобный выпад Боксгорна не плакал, терпеливо потирал ушибленное место, надорванное ухо. Смелея все больше, плевался в него со словами, слышанными ещё в лагере для военнопленных:

— Немецкая морда! Фриц — ловил куриц, лапки кверху — Гитлер капут!

Напослед я наградил его чернильницей по рыжей башке, получив взамен приличную зуботычину. Больше Боксгорн меня не трогал. Уж такая порода — немчура: обязательно ей надо получить по мусалу, чтобы не рыпаться. На переменах Боксгорн переключился на других деревенских мальчишек, тихих, безропотных. С ухмылкой раздавал им щелбаны, пинки, тычки. Немецких школьников поклонник свастики не трогал.

Встретился бы он мне сейчас! Я припомнил бы ему свастику! Да наверняка смотался потомок крестоносцев на историческую родину, когда разрешили поволжским немцам выехать из России в Германию. Мучимый ностальгией по третьему рейху, пьёт баварское пиво, мечтая о новом блиц–криге.

С остальными немецкими детьми у меня завязалась сердечная дружба. Рассказывая о тех школьных годах, всегда с теплотой буду вспоминать братьев Артура и Виктора Кольмай, Владимира и Отто Бахман, Виктора и Ригата Бальцер, Ивана Веде, Константина Дамм, Рудольфа Маурер. Но рассказ о них пойдёт позже, а пока мысленно вновь возвращусь в четвертый класс, к моим любимым книгам сказок и смешным картинкам в журнале «Крокодил».

Для боровлянской ребятни, чей кругозор ограничивали огороды, лес и близлежащие пашни, я был, как сказали бы сейчас, «продвинутым пацаном». Ведь я видел паровоз, рельсы, по которым он бегает, самый что ни на есть взаправдашний самолет ПО‑2, приземлившийся на окраине Тогучина. Правда, многим казалось, что я бессовестно их обманываю, объясняя, как сдвигаются рельсы при переводе стрелок.

— Ох, и врать, ты, Гусак, — не верили моим россказням. — Вот так взяли рельсы и сдвинулись на земле… Ха–ха…

На переменках те, кто постарше, подначивали:

— Эй, Гусак! Расскажи, как рельсы по земле бегают!

Дома у нас был велосипед с никелированной табличкой на крыле: «З-д им. Фрунзе», и я умел ездить на нём, стоя на педалях внутри рамы. Взрослые называли меня «сын лесника». Всё вместе взятое значительно повышало мой авторитет в глазах сверстников.

Были у меня и среди русских ребят настоящие друзья: Шурка Кульга, Генка Колегов и Витька Медведев. Самые лучшие, самые незабываемые, самые яркие воспоминания детства связаны именно с ними. Имя каждого не забуду как своё собственное, потому что без них не было бы детства с его мечтами, надеждами, фантазиями, шалостями, мальчишескими приключениями. С четвертого класса до окончания боровлянской семилетки мы держались вместе. На уроках математики Генка и Витька выручали меня шпаргалками, подсказками, решали за меня контрольные работы.

Зимой мы катались с Каменной горы на лыжах, играли на льду речки в хоккей. Клюшками у нас были палки, а шайбу заменял мерзлый катышок конского навоза. Каждая такая игра заканчивалась неожиданным спором, обсуждением книги или фильма. Витька Медведев, самый начитанный, высокий, серьёзный, неожиданно прерывал игру. Запыхавшийся от беготни, тяжело дыша сообщал:

— Скоро, пацаны, того, кто по радио говорит, видно в ящике будет. Статью такую читал.

— Знаю, слышал… Телевизор называется, — безразлично добавлял Генка Колегов, не желая оставаться профаном.

— Да ну, фантастика… Как это можно? Неужели, правда, так и будет? — недоверчиво спрашивал я.

— А ты думал? Уже есть такие!

— Нам–то что? Всё равно не увидим. У нас в деревне даже электричества нет. Мало ли что придумают! — равнодушно замечал Шурка Кульга. — Мне мамка даже велик купить не может. Не то, что этот, как его … тивилизор!

— А что, пацаны, смотрели недавно «Смелые люди»? Вот это кино, скажу я вам! — перебивал кто–нибудь спорщиков, и разговор быстро переходил на другую тему.