Азбука мести - Елена Муравьева

Все следующее утро Осин метался бездумно по громадным комнатам Отрадного. Шарил глазами по дорогим безделушкам. Злился. Бесился. Зверел от ярости. Не мое! Чужое! Дашино! Домработница Ксения тенью ходила за спиной, открыто следила чтобы не украл ничего. Гнала в шею.

— Пора вам, Виктор Петрович. Идите с Богом.

Надо было уходить. Но как оторвать себя от мечты? От денег, о которых он грезил столько лет? И которые потерял безвозвратно!

— Я сейчас позвоню Глебу Михайловичу.

С тяжким сердцем Осин переступил порог Отрадного. Щелкнул, будто курок, замок. Все. Все кончено.

Нет. По дороге домой Виктора осенила гениальная идея: надо помириться с Галей. До восемнадцатилетия Даши она будет распоряжаться полученным в наследство имуществом. Следовательно, у него есть два года, чтобы переиграть ситуацию.

Виктор торопливо достал мобильный. И с досадой отшвырнул трубку. Он не знал, что сказать Гале. Не знал, как вырвать ее из цепких лап Алексеева.

Выхаживая по пустым комнатам своей обворованной квартиры, Осин думал. Вернее пытался раз за разом сложить воедино, раздерганные нервным напряжением, мысли. Получалось плохо. Ни как не получалось. Светлый разум в обилии смутных печалей пробуксовывал, тормозил любое рациональное начинание.

Гулкая тишина взорвалась трезвоном телефона.

— Привет, — сказал Осин, услышав раскатистое «алло». Он узнал своего гони теля.

И, странное дело, почти обрадовался. Все живая душа. — Поговори со мной.

— О чем?

— О чем угодно.

— Прекрасная нынче погода…

За окном исходил серой тоской мартовский дождливый полдень.

— Впрочем, кажется, погода неважнецкая. Что с настроением? День выдался трудный?

— Полный отстой.

— Да. а… — посочувствовал враг, — бывает. А у меня, напротив, птички на душе поют. Цветочки распускаются. Красота.

— За что меня так? — глухо выдавил Осин. — За что?

— Есть основания.

— Жить не хочется.

— Унывать грешно. Господь велел надеяться.

— На что мне надеяться?! У меня ничего не осталось! Ты все отобрал!

— Еще не все! — припечатал собеседник и отключил связь.

«Нет, все!»- объявил Виктор голым стенам. То, что прежде составляло его жизнь лежало в руинах.

Дом обворован.

Любимая жена с другим.

Дочь ненавидит его и презирает.

Фирма разорена.

Здоровье расшатано.

Друг предал.

Бабка обманула надежды и ожидания.

На что еще не посягнул преступный «баритон»? На развлечения!

То что составляло радость его жизни, то чему он с удовольствием отдавал свое свободное время; то, что считал необходимой составляющей своего существования; чему посвящал себя, порой в ущерб близким и работе, осталось нетронутым. Хоть сейчас иди по шлюхам, садись за зеленый стол; ввязывайся в любую авантюру, ищи любое приключение на свою голову. Иди куда хочется. Твори, что вздумается. Но имей в виду: никто не выручит, не спасет, не протянет руку помощи. Отныне присно и во веки веков ты отвечаешь за все сам. И расплачиваться за все сам, и только сам

«Интересно сколько я всю жизнь проиграл денег?» — откликом к высоконравственным выводам забрезжил вопрос.

Виктор досадливо поморщился. Морали на тему «что такое хорошо, а что такое плохо» он презирал. «Что русскому хорошо, то немцу смерть», — буркнул себе в утешение. Люди разные. О вкусах не спорят.

Звякнул в очередной раз мобильный. Виктор взглянул на номер. О, мстителю оказалось мало предыдущего внушения. Захотелось покуражиться еще!

— Алло!

— Забыл вас, Виктор Петрович поздравить.

— С чем?

— Оленька возбудила уголовное дело. По факту угроз и попытки убийства.

— Что? — взревел Осин.

— Соседи слышали шум. Ножик в крови. На руке рана. Фактов более чем достаточно. Я посоветовал барышне уладить недоразумение миром. При помощи денег естественно. Даже вызвался стать посредником. Во сколько, вы, Виктор Петрович, оцениваете свою свободу?

— А сколько ваша шпионка хочет? — устало уронил Виктор.

— Двадцать тысяч долларов.

— Тысяча, — отрезал категорически Осин. — И пусть катиться к чертовой матери.

— Не знаю право. Дама очень сердита. — Засомневался собеседник.

— Тысяча.

— Вы настаиваете? Мы посоветуемся с Ольгой. Я перезвоню.

— Валяй, советуйся, звони.

Скучать не приходилось. Едва заканчивалась одна морока, тот час начиналась другая.

Осин набрал номер Полищука.

— Глеб Михайлович, Виктор Осин беспокоит. Не в службу, а в дружбу ответьте на вопрос. Я в запале ссоры барышню ножом поцарапал. Нет, именно поцарапал. Ну, порезал неглубоко и несильно. В чем обвиняет? В покушении на убийство. Свидетели слышали как мы ссорились. Мои отпечатки на ноже. Что? Я предложил тысячу. Пять тоже не будет мало? Спасибо. Что? Да, да… — Виктор положил трубку. Выругался в сердцах.

Глеб Михайлович между делом объявил монаршую волю: пока Вера Васильевна жива, дача принадлежит ей. Поэтому Отрадное с сегодняшнего дня опечатывается.

— Так вам и надо! — буркнул Осин. Приближался дачный сезон — время, которое он ненавидел. Съезжались соседи, затевали светскую жизнь, устраивали посиделки, шашлыки, чемпионаты по бриджу. Все то же самое, но без потуг на буржуазный шик, Осин обожал. Манерные замашки банкиров и банкирш, депутатов и депутатш, ректоров и ректорес; чинный семейный размеренный отдых навевал на него тоску смертную. Раньше хоть водка выручала, теперь, доведись, скоротать вечерок в компании Никиты Антоновича Градова — ближайшего соседа, хозяина трех банков и Галкиного постоянного партнера по бриджу и в пору удавиться от тоски. — Отлично! — злорадно ухмыльнулся Виктор. Ему все равно. А Игорек расстроится. И Людка расстроится. И Галка. Их, снобов, хлебом не корми, дай пообщаться с сильными мира сего. Ханжи. Фарисеи.

Новый звонок. Виктор недовольно поморщился. Достали уже. Особенно, эти из офиса. Бездельники чертовы, наяривают который день.

Наблюдать за агонией фирмы было мучительно больно. Как Виктрор ни стрался, но наладить производство и сбыт клятых металлоконструкций, так и не сумел. Цех то простаивал, то захлебывался в авральной лихорадке. Снабженцы потихоньку воровали. Менеджеры ленились. Бухгалтерша, едва закончилась проверка, уволилась. Новая — кроме громадных сисек, за которые была принята на должность, ничего за душой не имела. С недавних пор дело застопорилось совсем. Виктор отчаялся, махнул рукой, решил, будь, что будет. После 17 марта он не появлялся в офисе, не звонил, не отвечал на звонки. Наверное, надо было побороться еще, думал сейчас. Возможно, удалось бы остаться на плаву. Впрочем, вряд ли. Положение было катастрофическое.

Осин подошел к окну. Вцепился взглядом в даль проспекта. Закусил губу. Сжал пальцы в кулаки. Господи, взмолился, за что мне все это? За что?

В памяти всплыла гнусная рожа доктора Кравченко, его лукавые слова: «Пока вы практически здоровы. Но есть тенденции…предрасположенность…» Виктор представил последние минуты отца в сумасшедшем доме и содрогнулся от ужаса. Нет! Его минет чаша сия! Он бросил пить! Он успел!

Виктор облизал пересохшие губы. Желание выпить, разрядить обстановку, становилось все сильнее. Но…поддаться ему значило подписать себе смертнй приговор. Что же делать? Терпеть эту муку без анастезии? Нет, появилось неожиданное решение. Не надо терпеть, надо бороться. Надо добраться до этого ублюдка. Осин перебрал собранные за несколько лет визитки, нашел нужную и номер.

Круглов

Круглов стоял перед зеркалом, улыбался своему отражению. Черт возьми, он себе нравился. Крепкий, жилистый, с ладными плечами. С красивыми руками! Однажды знакомая дамочка сказала: у тебя руки красивые. Он помнил и гордился: приятно иметь красивые руки.

Черт возьми, он еще ого-го. Мужик. Даже волосы на груди не поседели. И порох в пороховницах есть. И желаний хоть отбавляй. И возможностей сколько угодно.

Круглов расплылся в счастливой улыбке. Возможности — сероглазые с русой лохматой стрижкой не давали спать всю ночь, весь день не шли из головы и в преддверии вечера разгоняли кровь новыми желаниями. Кто сказал, что в пятьдесят два счастье невозможно? Возможно, он это знал точно. Еще как возможно.

Устроив судьбу Гали Осиной, Круглов принялся за свою. Все сильнее ему хотелось привязанности, душевного тепла, близости. С некоторой опаской Круглов прислушивался к себе и обнаруживал новые признаки страшной болезни: душевный голод, томление плоти, жажду чувств. Господи, взмолился, да ведь я хочу любви. Открытие ошеломило его. Казалось, в выжженной горестями и бедами душе не осталось сил и желаний. Казалось, тело в преддверии старости готово довольствоваться редкими случайными удовольствиями. Нет, реальность опровергала иллюзию. Ты живой человек и должен жить по-человечески. Хватит прятаться от самого себя. И от других. Иди вперед. Ищи себя. Ищи себе суженую.