Император Николай II и его семья - Пьер Жильяр

Положение Царя было чрезвычайно трудно. Для крайних правых, видевших свое спасение в соглашении с Германией, он был непреодолимым препятствием, которое нужно было устранить, чтобы заменить его другим монархом. Для крайних левых, хотевших победы, но победы без Царя, он был препятствием, которое надо было уничтожить посредством революции. И в то время, как эти последние, усиленной пропагандой в тылу и на фронте, старались подточить основы монархии, бессознательно играя таким образом в руку Германии, умеренные партии заняли положение самое опасное, но наиболее свойственное русскому характеру, тому славянскому фатализму, который заключается в ожидании событий и в надежде, что сила Провидения направит их на общее благо. Они заняли позицию бездействия. Они ограничивались пассивным сопротивлением, не понимая, что действуя так, парализуют страну.

Что касается широкой публики, то, не отдавая себе в том отчета, она стала послушным проводником германских происков. Самые удручающие слухи воспринимались и разносились ею, создавая в тылу противомонархическое и пораженческое настроение и атмосферу недоверия и подозрения, которая не замедлила отразиться на фронте. Каждый наносил свой удар топора, подрубая главное стропило здания, которое шаталось, и никто не подумал вовремя подставить подпорки, которые помешали бы ему рухнуть. Было сделано все, чтобы вызвать революцию, и ничего, чтобы предупредить ее последствия. Забыли, что Россия состоит не только из пятнадцати-двадцати миллионов людей, созревших для парламентарнаго строя, но заключает в себе также от ста двадцати до ста тридцати миллионов крестьян, по большей части необразованных и несознательных, для которых Царь оставался Помазанником Божиим, тем, кого Господь избрал, для направления судеб великой России. Привыкнув с самого раннего детства слышать поминание Царя на ектениях и в самые торжественные минуты литургии, мужик естественно приписывал ему в своей мистически настроенной душе почти божественные свойства.[57]

Царь не был главою русской Церкви, он был ее покровителем и защитником. Но с тех пор, как Петр Великий уничтожил Патриаршество, народ был склонен видеть в Царе воплощение не только светской, но и духовной власти. Это было, конечно, заблуждение, но такое смешение понятий все же держалось. Этот двоякий характер личности монарха и был именно источником силы царизма в глубинах народных масс. Так как русский народ по существу расположен к мистицизму, то в его глазах второй фактор имел не меньше значения, чем первый. В представлении мужика самодержавие было нераздельно с православием.

Русская революция не могла быть исключительно политической; она неизбежно должна была принять религиозный характер. При своем падении царская власть должна была оставить в политическом и религиозном сознании русского народа зияющую пустоту и, без особых мер предосторожности, могла в страшном вихре увлечь с собой при своем крушении весь социальный организм. Для простого крестьянина Царь был воплощением его мистических запросов и одновременно реальной, так сказать осязаемой величиной, которую нельзя было заменить какою-либо политической формулой; последняя оставалась бы для него непонятной отвлеченностью. Русская революция должна была ринуться в пустоту, образовавшуюся вследствие крушения царской власти, с той потребностью безусловного и стремлением к крайностям, которые присущи славянской природе, с такой бурной силой, что никакая форма правления не могла была бы ее остановить; таким образом ей предстояло докатиться до полного политического и религиозного нигилизма, до анархии.

Чтобы предотвратить эти грозные возможности, те, кто желал революции, должны были к ней приготовиться. Она заключала в себе, даже в мирное время, возможность ужасающих случайностей; рискнуть же пойти на нее в разгар войны было преступно. Мы, западные европейцы, склонны судить о положении в России по руководящим слоям общества, с которыми имеем дело и которые достигли одинаковой с нами степени культуры и цивилизации, но мы слишком часто забываемь, о тех миллионах первобытных и невежественных крестьян, на которых имеют воздействие самые простые, примитивные чувства: религиозное преклонение перед царской властью — поразительный тому пример.

Английский посол, осведомляемый русскими политическими деятелями, патриотизм которых был вне подозрений, но которые видели свою страну такою, какой хотели бы ее видеть, а не такой, какова она была в действительности, — дал ввести себя в заблуждение. Не приняты были в соображение совершенно особые условия, благодаря которым Россия была религиозным, политическим и социальным анахронизмом, и никакая западно-европейская формула и мерка к ней не подходила. Забыли, что если во всякой стране революция во время войны всегда вызывает вначале, вследствие неизбежных колебаний, ослабление нации и значительно уменьшает боеспособность армии, то в России те же последствия должны были проявиться с сугубой силой и полнотой.

Заблуждение держав Согласия[58] заключалось в том, что они поверили, будто движение, которое обрисовывалось в начале февраля 1917 года, было по происхождению народным, — этого вовсе не было, и в нем участвовали только правящие классы; широкие массы оставались безучастными. Монархия была свергнута вовсе не поднявшимся из глубины бурным валом, как об этом говорили; наоборот, ее крушение подняло такую страшную волну, которая поглотила Россию и едва не затопила соседния государства.

Государь по возвращении из ставки провел январь и февраль в Царском Селе; он чувствовал, что политическое положение становится все более и более натянутым, но все еще не вполне терял надежду. Страна страдала, устала от войны и страстно жаждала мира. Оппозиция росла со дня на день, гроза гремела, но Николай II продолжал надеяться, что несмотря на все, чувство патриотизма возьмет верх над гибельными мыслями, порождаемыми в умах тревогою данной минуты; он надеялся, что не захотят необдуманными действиями подвергнуть риску результаты войны, столь дорого стоившей стране. Он сохранил нерушимую веру в армию; он знал, что боевое снаряжение, высланное из Франции и Англии, своевременно приходило и что оно улучшало условия, в которых армия воевала. Он возлагал величайшую надежду на новые части, созданные в России в течение зимы,[59] и был убежден, что русская армия будет в состоянии присоединиться весной к большому наступлению союзников, которое нанесет роковой удар Германии и спасет Россию. Еще несколько недель — и победа была бы обеспечена.