Вашингтонская история - Джей Дайс

— О! — только и могла вымолвить Фейс.

— И вас, наверно, удивляет, как он выпутывается, занимаясь столь сомнительной деятельностью? Я скажу вам как: его хозяев все это забавляет, и — что гораздо важнее — некоторый либерализм не испортит репутацию фирмы. Но пусть только положение осложнится! Тогда увидим, долго ли они потерпят этот либерализм. Придется Чэндлеру сделать выбор, — с таким же спокойствием и хладнокровием, с каким кассир отсчитывает несколько долларов! Судя по рассказам Дейна, хозяева забеспокоились. Вот почему я не был уверен, возьмется ли он за ваше дело, и так рад, что он все-таки взялся.

Фейс удивило, что Аб Стоун с таким раздражением говорит о Чэндлере. Должно быть, причиной тому атмосфера неуверенности и тревоги, которая царит в Вашингтоне. Каждый день новые беды, и конца им не видно.

— Да, но мы отвлеклись, — заметил Стоун. — А ведь вы хотели мне что-то рассказать. Выкладывайте.

— Не стоит, — ответила она вдруг так спокойно, что он не мог не заметить происшедшей в ней перемены, — право, не стоит. То, что я собиралась сказать вам, — сущий пустяк.

Он бросил на нее загадочный взгляд.

— Хорошо, детка. Но когда вы почувствуете во мне необходимость, я к вашим услугам. Только дайте знать.

Однако смутить ее ему не удалось.

— А если вы почувствуете необходимость во мне, я тоже к вашим услугам. Позвоните!

И она вышла, а он продолжал сидеть, поглаживая лицо сильными короткими пальцами.

Стоило Фейс переступить порог своей канцелярии, как она поняла, что никогда уже не будет чувствовать себя на работе так, как прежде. Казалось, прошли века с тех пор, как она, сгорая от нетерпения, ждала мистера Каннингема, чтобы рассказать ему о розовой повестке, — прошли века со времени грозы на Капитолийском холме и появления человека в замызганной панаме, вручившего ей повестку.

Взглянув на своих подруг — Марию и Эвелин, Фейс тотчас почувствовала, что на ее счет прохаживаются злобно и ядовито, как будто она родила незаконного ребенка. Впрочем, на лице Марии она все-таки заметила мимолетное сочувствие.

Обе девушки старательно печатали, когда Фейс, раздвинув качающиеся створки, вошла в комнату. И обе, как по команде, прекратили работу.

— Ох, Фейс, как мы по тебе соскучились! — воскликнула Мария.

— Ну, как ты себя чувствуешь в роли знаменитости? — спросила Эвелин со смесью любопытства и презрения.

Мария, толстенькая смуглая коротышка, была родом из Нью-Мексико и говорила на испанском диалекте, распространенном в тех местах. Как-то раз она даже призналась Фейс, что ее предки были индейцами. Сюда она попала в порядке обычного повышения по службе. Она была великолепным работником и всегда помогала Фейс. А вот Эвелин — с этой труднее поладить. Она была работником средней руки, но кто-то где-то поднажал, и она очутилась в канцелярии мистера Каннингема. Хотя она умела только печатать на машинке, ее зачислили стенографисткой и положили ей соответствующее жалование. Она часто сетовала, что Фейс мешает ее продвижению по службе, так как не просит мистера Каннингема перевести ее на более высокооплачиваемую работу. Уроженка маленького городка, типичная мещанка, она ненавидела Вашингтон. И сколько бы эта девушка ни тратила на платья, она всегда выглядела бедно одетой. Туфли у нее были вечно стоптанные, а волосы — грязные. Эвелин одиноко жила в меблированных комнатах — разве что иногда, субботним вечером, ходила в кино.

Ни Мария, ни Эвелин не состояли в профсоюзе. Впрочем, Фейс, которой они были подчинены, и не настаивала на этом.

— Как я себя чувствую в роли знаменитости? — повторила Фейс, кладя сумочку в ящик стола и делая над собой усилие, чтобы настроиться на рабочий лад. — Сейчас вам скажу: ужасно.

Обе девушки снова застучали на машинках, точно ничего особенного не произошло и Фейс лишь ненадолго уходила на очередное совещание.

Приведя стол в порядок и приготовившись к работе, Фейс спросила у Марии, кивнув в сторону кабинета мистера Каннингема:

— Он у себя?

— Угу, — не переставая печатать, ответила та, — только его совсем не стало видно. Сидит в своем, кабинете, будто медведь в берлоге, хмурый, точно это не с тобой беда приключилась, а с ним.

— В самом деле?

Так прошло утро, подхлестываемое бегом времени и нетерпением Фейс. Ни разу мистер Каннингем не позвонил, не вызвал ее и вообще не подавал признаков жизни. «Придется же ему рано или поздно встретиться со мной, — думала Фейс. — Почему он тянет?..»

Вошел старый Генри — его шоколадное лицо было задумчиво и грустно. Он наполнил чернильницы, положил под пресс-папье чистую бумагу.

— Очень неприятно все это, что с вами случилось, миссис Вэнс, — тихо сказал он. — Очень неприятно! Похоже, они против самых хороших людей пошли.

— Спасибо, Генри. Большое спасибо, — поспешно отозвалась она, а сама подумала: не слишком ли у нее это грубо и резко вышло. Но как бы то ни было, она чувствовала, что он поймет и не осудит ее.

Наконец настал час завтрака.

— Кто хочет пойти со мной завтракать? — спросила она, обращаясь к Эвелин и Марии. — Я просто умираю с голоду!

Эвелин поспешно отвела глаза.

— Я не могу. У меня… у меня свидание.

— М-м… я тоже, — пробормотала Мария.

«Так значит, хоть мы и работаем в одной комнате, они не хотят появляться со мной на людях: опасаются, как бы их не заподозрили в умышленном общений со мной —…Фейс была просто потрясена. — Они боятся потерять место. А как бы я себя повела, случись такое с кем-нибудь из них?» Фейс вся дрожала. Не знает она, не уверена, даже представить себе не может, как бы она себя повела, случись такое с кем-нибудь из ее сослуживиц. Сейчас, конечно, легко говорить, что она от них не отвернулась бы. Но сколько она узнала за эти дни! Разве может человек понять, что такое страдание, пока сам не прошел через него?.. Нет, конечно, у них и в мыслях не было ее обидеть — в этом она уверена. А может, все-таки было? И… и особенно у Эвелин.

Фейс начала лихорадочно размышлять: а что, если это Эвелин донесла на нее в отместку за мелкие обиды? Но нет, не может быть!

— А знаете, по правде говоря, я вовсе не голодна, — заметила вдруг Фейс, хотя всего минуту назад она говорила совсем другое. Но сейчас у нее действительно пропал аппетит. Только под ложечкой появилась сосущая боль: об еде даже думать стало противно. — Я, пожалуй, схожу попозже и съем какой-нибудь бутерброд, — нерешительно добавила она.

— Я принесу тебе, — вызвалась Мария. — С чем ты хочешь?

— Да с чем угодно, — ответила Фейс. — У меня куча работы. — Объяснение это показалось глупым даже ей самой.

— Ну, пока, — бросила Мария, выходя вместе с Эвелин. Она была расстроена и явно нервничала.

Оставшись одна в пустой канцелярии, Фейс задумалась. Неотвязная мысль преследовала ее: узнать, непременно узнать, кто все-таки на нее донес. Впервые за эти дни она могла сидеть, сколько ей заблагорассудится, и предаваться размышлениям. Но тут же ее охватило беспокойство, непреодолимое желание действовать. Она воскресила в памяти заседание комиссии, повторяя снова и снова вопросы и свои ответы. Они-то знают, кто донес на нее, — это ясно. Они знают, но ей никогда не скажут. Тут вдруг перед ней предстало лицо конгрессмена Моди Винсента. Ведь он либерал — вот бы ей добраться до него!.. Если бы она могла лично объяснить ему, какая страшная ошибка произошла… если бы могла ему внушить, что комиссия губит в ней что-то бесконечно ценное, связанное с ее представлениями о демократии, справедливости и самой Америке…

Может быть, тогда Моди Винсент…

Фейс повеселела: в ней пробудилась надежда. Вот он, выход! Ну конечно же! И почему, почему она не подумала об этом раньше!..

И она принялась лихорадочно листать телефонную книгу в поисках номера отеля «Мейфлауер».

5

Фейс подняла голову, услышав бой бронзовых часов в роскошном вестибюле гостиницы, — четыре удара. Сердце ее не дрогнуло. Она знала, что женщины должны опаздывать на свидания, и, значит, тот, к кому она пришла, не ждал ее вовремя; напротив, ее пунктуальность, как и дело, по которому она пришла, вряд ли понравятся этому человеку. И все же она надеялась, что разговор будет удачным.

Она быстро оглядела холл, но того, кого она ждала, еще не было: потом заглянула в длинный, коридор, освещенный огромными хрустальными люстрами. Нет, его нигде не видно. Она с наслаждением откинулась на мягкие подушки дивана и от нечего делать принялась разглядывать модель корабля «Мейфлауер», стоявшую на большом столе в центре холла. Ей вспомнился тот день, когда она впервые увидела эту модель, — ее привел сюда отец. Ему хотелось показать своей дочурке «Мейфлауер», и, он был очень доволен, что судно заинтересовало ее. С тех пор Фейс много, много раз видела эту модель и всегда вспоминала об отце.