Нация прозака - Элизабет Вуртцель

отец и его новая жена безостановочно курили свои Winston, и все это в душной машине с задраенными стеклами, в разгар зимы и кошмарного ощущения удушья, рака легких и унылой преждевременной смерти, что насквозь пропитали их древнюю развалюху на колесах. Меня тошнило от наших ненормальных отношений и от того, что ничего не менялось с тех самых пор, когда они развелись. Вместо того чтобы поддерживать связь и с матерью, и с отцом, я все время моталась туда и обратно между двумя совершенно разными, взаимоисключающими вселенными, лишь бы немного побыть с каждым из них. Это мелькание уже давно сводило меня с ума.

И я ловила себя на том, что исподтишка, незаметно, едва это осознавая, делаю именно то, от чего они поклялись меня защитить (но вели себя так, словно хотели к этому подтолкнуть): выбираю между ними. И, разумеется, выбираю по уму. Конечно, я выберу из них двоих ту, что снимает квартиру с отдельной спальней для меня и не злится, когда я беру с раковины кусок какого-то там мыла. Мы ведь так хорошо дополняем друг друга, мама и я, мы две части единого целого, и все, что принадлежит ей, принадлежит и мне. Конечно, я выбираю маму.

Время от времени мы с отцом снова сближались: например, когда навещали бабушку в блеклом жилом комплексе в Брайтон-Бич, привозили еду из китайского ресторанчика и зачитывали друг другу записочки с предсказаниями из печенек. Когда заглядывали на только что открывшуюся выставку дизайна в Купер Хьюитт[151] или смотрели все картины Рембрандта в Коллекции Фрика. Но такое случалось не каждую субботу. И даже не каждую вторую субботу. И даже не раз в месяц, и не за короткой обеденной встречей посреди недели. Иногда мы подолгу не общались даже по телефону. Иногда мы не виделись неделями, а когда виделись, не утруждали себя извинениями, не говорили, что пытались дозвониться на днях, но никто не брал трубку, потому что, когда все и без лишних слов понимают – так гораздо проще, – незачем искать оправдания. Жить, не разрываясь на куски, гораздо проще.

Плюс роман с Заккари повлиял на мои отношения с мамой так благотворно, что семейная психотерапия – пять сеансов в неделю, пять лет подряд – и близко не стояла. Мама была в таком восторге от Заккари, что практически распланировала нашу свадьбу. Она готовила суперособенные блюда, если знала, что мы придем ужинать вместе, и вообще решила, что раз я смогла привлечь внимание такого парня, то не так уж все и страшно. Она не говорила фразочек вроде: «Последние пару лет я практически потеряла надежду, Элли. Последние пару лет я почти не верила, что ты сможешь выкарабкаться, но теперь ты встречаешься с отличным парнем, и все просто супер». Незачем было говорить это вслух, ведь все было и так очевидно, а мне не хватало духа сказать, что она ошибается и что внутри я все так же расшатана и потеряна.

Я хочу отречься от всего, что было до Заккари, и отказываюсь признавать, что после тоже что-то будет. Я начинаю думать: «Может быть, Заккари и я будем вместе всегда, и у нас правда все получится. Может, я буду его женой. Может, я и есть Золушка на балу? Может, четырнадцать – не слишком рано, чтобы понять, с кем тебе будет хорошо, особенно если до его появления все было плохо?» Я трачу уйму сил на размышления о том, как бы так сделать, чтобы наши отношения никогда не заканчивались. Я думаю об этом так много, что со временем из наших отношений исчезает все, кроме моих планов на совместное будущее. Я имею в виду, что для большинства людей звонки, свидания, совместное расписание – все это важные мелочи, возможность организовать время, проведенное в отношениях, так, чтобы получить максимальное удовольствие в компании друг друга. Но для меня время, что мы проводим вместе, – не более чем возможность продлить наше время вообще; каждое свидание посвящено планированию следующего свидания, и следующего за ним, и еще, и еще одного; каждый звонок – повод выяснить, когда же он снова мне позвонит, в какое время, час, минуту. Все что угодно, лишь бы поддерживать нашу идиллию, лишь бы не возвращаться в мой старый крохотный, одинокий мир.

Как-то вечером я присматриваю за ребенком у соседей, и внезапно звонит отец. Видимо, мама объяснила ему, как меня найти, и, на мой взгляд, это невероятное проявление обоюдной зрелости, ведь на самом деле они едва могут разговаривать, не впадая во враждебность. Мы с отцом не виделись и не разговаривали три недели, так что мама, должно быть, решила, что это уж слишком. И вот мы болтаем. Я рассказываю ему про Заккари и зачем-то добавляю, что ходила в Центр планирования семьи за противозачаточными таблетками.

– Я рад, что ты так ответственно подходишь к этим отношениям, – говорит отец, вечно расслабленный папаша, никакого морализаторства. – Просто будь осторожна.

– Осторожна? – переспрашиваю я.

– Я про твое сердце.

– А, это, – говорю я рассеянно, волноваться мне не о чем. – Ну да, Заккари неплохой парень.

– Я знаю. Но береги свое сердце.

Впервые за долгое время мне становится грустно оттого, что теперь мы почти не видимся. Разговаривать с мамой о сексе у меня не получалось. Есть тысячи вещей, в которых мама хороша, а отец нет, и тысячи вещей, где хорош папа, а мама нет, и если бы они просто смирились с тем, что настолько разные, или не так много ссорились из-за этого, у меня могло бы быть двое родителей.

– Послушай, малыш, – начинает папа. – Малыш, ты знаешь, как сильно я тебя люблю?

– Да, наверное. – Я колеблюсь не потому, что не верю ему. Просто не знаю, что я могу сказать, когда у нас все так сложно? И что означает слово любовь, когда все так? Какой от него толк?

– Элизабет, может получиться так, что я сделаю что-то, что ты не сможешь понять или вообще сочтешь неправильным, но ты просто знай, я тебя люблю и всегда думаю о тебе.

– Хорошо, – говорю я и не говорю: – Папа, о чем ты вообще? Что может случиться? – не говорю потому, что хочу поскорее закончить разговор и набрать Заккари. У отца есть эта привычка говорить загадками и окутывать простые вещи тайной, даже когда в них нет ничего особенного. И я вроде как подумала, что это очередная папина фишка.

Мне снится, что я возвращаюсь в детство, и мне снова два или три, папа нянчится со мной, пока мамы нет, и я, как всегда, заставляю его оставить ботинки возле моей