Запас прочности - Соболев Леонид Сергеевич

Когда шлюпка отошла от корабля, снова налетел шквалистый ветер. Он защелкал ленточками бескозырок, бросил в лицо соленые брызги. И, как всегда, на волне Антонов почувствовал легкость и неустойчивость шлюпки. Но со шлюпкой Антонов управляться умел.

Тупо ударяясь носом о жесткую волну, шлюпка подходила к мине. Сегодня на море все выглядело иначе. Мина все время была в движении, она то появлялась на тугом гребне волны, вся обнажаясь, огромная и могучая, то словно тонула в распадке волн, и только черные рога ее выглядывали из белой пены. Антонов прикидывал, откуда бегут, обгоняя друг друга, кипучие валы, с какой силой дует непостоянный порывистый ветер.

Шлюпка неуклюже, кормою, приближалась к мине.

В самый последний момент, когда Антонов почти ухватился за рым, мина внезапно легко и быстро метнулась на гребень волны. Она, казалось, нависла над шлюпкой и вот-вот свалится на головы гребцов.

Антонов успел скомандовать: «Обе на воду!» — и втянул голову в плечи. Ожесточенно ударили весла, и шлюпка ускользнула из-под удара.

Антонов вытер рукавом испарину на лбу и посмотрел на гребцов. Они внимательно и напряженно следили за ним. Они верили ему.

Передохнув, Антонов снова приказал «табанить». Началось осторожное сближение. Вот-вот Антонов уже коснется рукою мины. Но в это мгновение она провалилась между волн, а шлюпка вздыбилась вверх, подхваченная встречной волной. Сейчас мина снизу своими мягкими свинцовыми рогами ударит о днище шлюпки. Конец! Антонов почувствовал, как струйка холода пробежала от лба к затылку.

— На воду! — отчаянно крикнул Антонов, и гребцы, словно опережая его команду, уже всем телом навалились на весла. Шлюпка за секунду до удара увернулась от мины.

И снова наступила пауза. Шумели тяжелые волны, и холодный ветер обдувал разгоряченную голову Антонова.

— Эх, Николай, Николай, — подумал Антонов. — Попал ты как черт в рукомойник! А ведь снова надо подходить к мине.

Он боролся с желанием вернуться на корабль. Он помнил, что такое возвращение — бегство — будет позором. И, пересилив себя, обратился к гребцам:

— Будем снова подходить!

В третий раз шлюпка упрямо направляется к мине. На сгибе правой руки Антонова висит подрывной патрон. Он, как солдатский котелок, держится на дужке из шкерта[23]. Этому научил Антонова мичман Рябец. Если нет возможности привязать патрон шкертом, надо его просто навесить — как бирку — на свинцовый рог.

Решительно гребут матросы. Приближается мина — круглая, верткая, неуловимая. Руки Антонов вытянул вперед, брызги волн заливают глаза, но в момент, когда шлюпка и мина выравнялись на волне и встали друг против друга, Антонов быстро ухватился за скользкое, холодное кольцо.

— Ну, кажись, держусь! — подумал Антонов и тут же услышал хрипловатый и поспешный голос сигнальщика Балашева:

— Товарищ старшина! На корабле сигнал — шлюпке возвратиться.

— Слышу! — ответил Антонов, прицеливаясь к мине. он крепко держался за рым, и шлюпку стало кружить вокруг мины. И ему казалось, что он держит в своих руках не холодное скользкое тело мины, а жизнь своих товарищей, сидящих вместе с ним в шлюпке. В какой-то момент Антонов словчился и, опустив с рукава патрон, набросил его на свинцовый рог.

— Зажечь шнур! — громко скомандовал он и, когда увидел дымок, облегченно вздохнул и оттолкнул мину от себя.

— Обе на воду! Навались, ребятки!

Затрещали весла, и шлюпка рванулась, как бегун со старта. А на мачте тральщика ветер настойчиво полоскал сигнал: «Шлюпке возвратиться!»

Когда отошли от мины на необходимое расстояние, Антонов скомандовал:

— Суши весла! Ложись!

Все улеглись под банки, на днище шлюпки, и молчали в напряженном ожидании. Антонов запомнил: в эти томительные минуты перед взрывом матросы всегда сосредоточенно молчат. А Николай, для которого считанные секунды тянулись удивительно долго, время от времени подымал голову над бортом, поглядывал: не сносит ли шлюпку к мине ветром и волной, и снова с нетерпением следил за секундной стрелкой на часах.

Вдруг шлюпку встряхнуло, гулкий удар прокатился над водой, и в небе завизжали осколки. Антонов приподнялся: высокий черно-белый столб воды и дыма, рассыпаясь, медленно падал в море.

Все оживились.

— Ну и здорово же рвется мина!

— Во как грохнуло! Надо же, — совсем по-мальчишески восторгаясь и доверчиво глядя на Антонова, говорил Балашев.

Снова, уже с шутками, взялись за весла. Споро гребли, а ветер все свежел, и шлюпку захлестывало волной, она чуть ли не черпала бортами воду.

Через двадцать минут Антонов стоял на покачивающейся палубе тральщика, и она казалась ему сейчас устойчивей твердого берега. Его сразу же вызвали на мостик.

Командир корабля, капитан-лейтенант Кулешов был в просоленном кожаном реглане, в походной выцветшей фуражке, на руках — заскорузлые перчатки с крагами, похожие на боксерские. Лицо его выражало ту спокойную уверенность, что всегда нравится матросам и которую они понимают так: на нашем корабле всегда все будет хорошо.

Когда Антонов появился на мостике, командир как-то внимательно и заинтересованно посмотрел на него.

— Что же это вы, старшина, не выполняете приказаний? Ведь был же сигнал шлюпке возвратиться!

Капитан-лейтенант как бы ругал его, и Антонов думал: «На корабле-то видели все мои маневры возле мины и, наверное, уже не надеялись на меня». Но по тону командира можно было понять, что он не очень сердится на Антонова.

— Разрешите, товарищ командир! — вдруг заговорил появившийся на мостике сигнальщик Балашев. — Это я виноват. Долго разбирал сигнал.

— Это «шлюпке возвратиться» разбирал? — иронически переспросил командир. Уж этот-то сигнал знали все матросы на корабле!

А Антонов удивленно посмотрел на Балашева.

— Нет, он вовремя доложил. Но я уже ухватился за рым и не мог оторваться от мины.

— Ну что же, будьте в следующий раз внимательнее, Антонов. Можете идти. А то, что вы довели дело до конца, — молодец!

Уже внизу на палубе Антонова догнал Рябец.

— Если бы вы только видели, товарищ мичман, что было! — только и сумел сказать Антонов.

— Ладно, пойдем покурим, старшина! — предложил Рябец и растянул свой резиновый кисет.

Когда же у обреза закурили и ветер подхватил пахучий дым, Рябец с удовольствием в голосе сказал:

— Вот это и была сегодня твоя первая мина, старшина!

Иван Гайдаенко

ПОЛГРАДУСА

Он много избороздил морских дорог, плавал на многих судах, и всюду, где бы он ни служил, о нем отзывались, как о самом исправном, о самом смышленом и храбром матросе. Когда он стоял на руле, за кормой судна кильватерный след всегда был ровным, как линейка. Нужно было в штормовую погоду отремонтировать на верхушке мачты клотиковый фонарь, наладить порванную ветром антенну, поправить фал — туда отправлялся Василий Петрович.

Знают Василия и в торговом, и в военном флоте, знают его и на берегу. Знают «Василия-сигнала» и в морской пехоте как матроса с широкой душой и горячим сердцем. Кто не знает его по имени, тот, наверное, знает его в лицо. Кто забыл о нем, тот вспомнит его сейчас, кто никогда не встречался с ним, тот, вероятно, слышал о нем от товарищей.

С первых дней войны Василий Петрович плавал на «Дагестане», был ранен и лежал в госпитале. Оттуда он добровольно пошел в бригаду морской пехоты и защищал Одессу. Позже его встречали под Севастополем и в Новороссийске. На его теле прибавилось рубцов и шрамов, но по-прежнему не было ни одной татуировки. Привыкший к зыбкой палубе, он и на берегу ходил вразвалку, чуть покачиваясь, но никогда не держал в зубах заморскую трубку, отдавая предпочтение мундштучным папиросам.

Еще много раз после Одессы лежал он в госпитале, и много медсестер осторожно брали его холодные руки и, вздыхая, считали удары сердца. Сколько раз он знакомился с врачами после того, как врачи уже хорошо были знакомы с ним. И каждое первое его знакомство начиналось всегда с вопроса: «Смогу ли я теперь плавать?»