Запас прочности - Соболев Леонид Сергеевич

Егоров мучительно тосковал по морю и теперь, когда его назначили на корабль, решил во что бы то ни стало восстановить репутацию отличного минера. Казалось, все складывается очень хорошо, как вдруг Егоров узнал, что вместе с ним на тральщике будет плавать строевой матрос Грицай. С кем, с кем, а уж с ним Егорову совсем не хотелось встречаться. На этого круглолицего хлопчика с черными бровями Егоров, может быть, и не обратил бы внимания, не столкнись он с ним при совершенно особых обстоятельствах…

За разрушенными воротами порта в маленьком доме с кривыми дверьми помещалась парикмахерская. Матросы, обнаружив ее, зачастили стричься и бриться. Причину такого повышенного внимания к своему внешнему виду установить было нетрудно. Вместе с пожилой и сердитой Варварой Ивановной в парикмахерской работала худенькая девушка. У нее было смуглое лицо, задумчивые глаза и длинные ресницы. Звали девушку Люся. Варвара Ивановна называла ее Люськой-выдумщицей. Это она, узнав о появлении в городе моряков, вывесила на дверях плакат: «Добро пожаловать!». А когда появились первые военные клиенты, Люся придумала наливать в пустые пузырьки из-под одеколона обыкновенную воду — старый резиновый пульверизатор воскрешал позабытые запахи. Ребята, побрившись однажды, приводили сюда товарищей. Приятно было сидеть в кресле и чувствовать, как розовые пальчики Люси нежно брали облупившийся нос и на обветренные щеки ложилась теплая мыльная пена.

Егоров тоже часто заходил сюда.

Сидел дольше, чем другие, исподлобья посматривал на Люсю. Она тоже поглядывала на диковатого старшину, но среди прочих его не выделяла. И никогда не улыбалась ему так, как Грицаю, строевому матросу с тральщика.

Егоров знал, что Грицай — ловкий парень, любит поухаживать за девушками и дарит им свои фотографии с надписью: «От романтика моря». Этот «романтик», увидев Люсю впервые и узнав, что она не удостаивает никого вниманием, сказал своим дружкам:

— Вы просто морские крабы и не умеете знакомиться с девушками. Учитесь у меня, пока я жив!

На следующий день он зашел в парикмахерскую перед самым закрытием. Варвара Ивановна возилась у двери, она никак не могла отыскать замок, видимо, кто-то созорничал и спрятал его. Грицай посочувствовал Варваре Ивановне: «Не оставаться же ночевать вам здесь» — и ловко забил дверь гвоздями.

Наконец однажды, освежив Егорова «одеколоном», Люся спросила:

— Вы не знаете, вернулись ли тральщики? Хотя это, наверное, военная тайна! — и принялась тщательно вытирать лицо Егорова чистой салфеткой.

— Тайна не тайна… Но только нет их на базе! — не глядя на Люсю, ответил Егоров. Он знал, что тральщик Морозова стоит вместе со всеми у стенки, видел, как Грицай, уволившись с корабля, не пошел в главные ворота, а прошмыгнул в город через пролом в стене. Егорову тягостно было смотреть на поникшую, скучную Люсю, на ее заплаканные глаза. Ему хотелось, чтобы Люся снова стала «Люськой-выдумщицей» и весело улыбалась.

…В воскресенье, когда все корабли были в базе, Егоров, получив увольнительную, снова поспешил в парикмахерскую. Там он застал совсем небольшую очередь.

— Садитесь… подождите, — как всегда сурово, сказала ему Варвара Ивановна.

Егоров посмотрел на Люсино кресло, придвинутое вплотную к столику, и равнодушным голосом спросил:

Вы одна сегодня работаете, Варвара Ивановна?

— Как видишь, одна, а Люся заболела, — и Варвара Ивановна строго поджала губы.

Егоров отвернулся к окну, чтобы скрыть свое смущение, нащупал рукой бескозырку.

— А вы что, раздумали бриться? — спросила Варвара Ивановна, заметив, что Егоров собирается уходить.

— Да, я зайду в другой раз!..

Вот об этом вспомнил сейчас Егоров, подойдя к стенке, где стоял тральщик Морозова.

А тут еще боцман Губа встретил его далеко не дружелюбно.

— Этот матрос обязательно нам «чепе» принесет! — пробурчал он, скептически посматривая на Егорова, совсем не заботясь о том, слышит его старшина или нет.

На корабле как раз начиналась утренняя приборка. Это работа, которую матросы всегда охотно и весело выполняют.

Каждому хочется, чтобы его корабль выглядел не хуже других.

И когда Егоров поднялся по сходне на корабль и когда узнал знакомые запахи деревянной палубы и машинного масла, запахи прошлых боев и морских походов, сердце его сжалось.

Доложив командиру о своем прибытии и оставив вещевой мешок на отведенной ему койке, он вышел на верхнюю палубу.

— Ну что же, Егоров, бери швабру и принимайся за работу! Твое место по приборке на корме, — сказал ему боцман Губа, направляясь со шлангом на нос корабля.

Но Егоров не трогался с места. В это время из рубки вышел мичман Морозов. Он снял китель, закатал рукава тельняшки, и матросы под его руководством принялись за работу. Егоров продолжал стоять. Он понимал, как нелепо, когда все работают, толкаться бесцельно по кораблю, и в то же время ему не хотелось так сразу, без «боя», заняться, как он думал, «не своим делом»: ведь он прислан сюда старшиной минеров, а не строевым матросом. «Если не поставишь себя как надо с первого дня на корабле, — размышлял он, — будут потом помыкать тобою».

Морозов, заметив стоящего в нерешительности Егорова и поняв это по-своему, громко сказал боцману:

— Старший матрос Егоров, наверное, еще не знает своего места по приборкам. Покажите ему, боцман.

Егоров молча поднял с палубы швабру и отправился вслед за боцманом.

После приборки Егоров вместе с минером Фоменко целый день провозился с тралом и тральной лебедкой. Боцман не вмешивался в их дела.

…Ночью прошел дождь, и с восходом солнца от зазеленевших веточек тополей, от согретой влажной земли повеяло весной. Спокойно и глубоко дышало море, и редкий утренний туман блуждал над поголубевшей водой.

Егоров, стоя на палубе корабля, щурился от яркого солнечного света, вдыхал всей грудью соленый воздух. Весенняя влажная земля, молодое солнце над морем и синяя дымка на горизонте, в которой тают корабли, — хорошо!

Хорошо было и в открытом море. Тральщики галс за галсом все дальше отрывались от родных берегов.

В полдень фарватер был протрален и на последнем галсе корабль Морозова подрезал мину.

— Наконец-то первая мина на этом корабле! — радостно подумао Егоров, — и уничтожить ее надо мне.

Отряд тральщиков, закончив работу, повернул на север и уходил в сторону берега.

Когда спустили на воду резиновую шлюпку, откуда-то с юга, наверное, от Анатолийских берегов, пришла длинная волна. Она ударилась о борт, толкнула шлюпку и побежала дальше к гористому берегу. По всем признакам приближался шторм.

Неподвижное, тихое море зашевелилось и еще неясно и глухо зашумело. Через несколько секунд снова ударила волна о борт и тральщик чуть-чуть закачался.

— Быстрее действуй, Егоров! — приказал Морозов, поглядывая на взлохмаченное море. — Уничтожим мину и домой.

Шлюпка легко, как упругий резиновый мяч, подпрыгнула на волне и направилась к мине. И скоро над черно-зеленым шаром заколебались голубые струйки дыма.

Мягко толкнулась шлюпка о борт, и Егоров, бросив конец, крикнул встречающему шлюпку Грицаю:

— Эй, строевщина, принимай конец! Да поставь шлюпку аккуратно.

— Сам знаю, не учи! — буркнул Грицай.

Егоров доложил командиру, и тот, взглянув на круглые корабельные часы, записал в вахтенный журнал: «В 12 часов 45 минут в широте… долготе… затралена и уничтожена немецкая гальваноударная мина».

Морозов закрыл журнал и осмотрелся вокруг. «Надо отойти от мины на безопасное расстояние, а потом поднимать шлюпку», — решил он.

Зазвенел телеграф, ровно загудел дизель, задрожала стрелка компаса. Тральщик стал набирать ход и вдруг, словно перед барьером, остановился.

— Товарищ командир! — закричал с кормы боцман Губа. — Намотали на винт!

Морозов сразу все понял. Строевой матрос Грицай небрежно закрепил шлюпку, и ветром ее привалило к борту. Свободная часть пенькового конца провисла в воде, и сейчас ее намотало на винт.