История одного предателя - Б Николаевский

Все это объясняет, почему рассказы Рутенберга должны были привести Азефа в состояние настоящего бешенства: из них он узнал, что кроме Татарова его роль перед Рачковским разоблачил также и Гапон. Тем хуже для последнего: его, во что бы то ни стало должна была постичь та же судьба, что и Татарова. Он должен быть, во всяком случае, убит.

Несколько более сложен был для Азефа вопрос о Рачковском. В отношении последнего было возможно идти двумя путями: с одной стороны, было можно делать ставку на его устранение. Это имело свои преимущества: с ним уходил тот руководитель Департамента, который относился с подозрением к его, Азефа, роли. Но, с другой стороны, было возможно разоблачить перед ним планы Рутенберга и тем самым попытаться его умилостивить. О том, что передумал Азеф в этот период, конечно, можно только догадываться, но по его поведению видно, что в начале он, по-видимому, был склонен допустить двойное убийство Гапона и Рачковского и лишь позднее, увидев, что Рачковский ведет себя осторожно и избегает ходить на свидания с Рутенбергом, постарался | извлечь ту единственную выгоду из создавшегося положения, которую одну только и можно было извлечь, - а именно предал Рачковскому план Рутенберга. Об этом мы узнаем из свидетельств Герасимова: последний показал на допросах в следственной комиссии 1917 г., что Азеф во время своих позднейших свиданий с Рачковским, упоминал о своих {171} письмах-предупреждениях против Рутенберга (В этих показаниях Герасимова говорится: "Припоминаю, что Азеф говорил Рачковскому о письме, в котором он предупреждал Рачковского об опасности для его жизни со стороны Рутенберга".); но по времени эти предупреждения относятся к сравнительно позднему периоду, так как, по рассказам того же Герасимова, на первые свидания с Рутенбергом Рачковский очень хотел пойти, будучи искренне уверен, что Рутенберг готов заключить сделку о предательстве, а этого, конечно, не было бы, если бы Азеф сообщил Рачковскому о плане двойного убийства немедленно после того, как этот план был разработан.

Во всяком случае, несомненно, что с определенного момента Азеф ставит перед собою двойную задачу: обязательное убийство Гапона, с одной стороны, и спасение Рачковского, с другой. Азеф вообще очень любил выставлять себя в роли спасителя жизней своих непосредственных полицейских руководителей: так было в его отношениях с Лопухиным; подобные попытки он делал и в других случаях, и его опыт учил, что такая роль создавала для него в высшей степени благоприятную обстановку, так как "спасенные" им его полицейские руководители, считая себя в долгу перед ним, всегда бывали более склонны снисходительнее смотреть на его поведение.

Неприятным препятствием было решение Центрального Комитета убить Гапона не иначе, как вместе с Рачковским. Но его оказалось возможным обойти: Азеф взял на себя поручение Центрального Комитета о непосредственном руководстве всем предприятием Рутенберга, и, разрабатывая вместе с последним детали намеченного плана, дал ему директиву в крайнем случае, т. е. если не удастся завлечь в ловушку Рачковского, убить хотя бы одного Гапона.

Этот свой план Азефу удалось осуществить полностью.

Развязка приближалась. Рутенберг чувствовал, что вокруг него затягиваются сети полицейского {172} наблюдения, и понимал, что он не сможет завлечь в ловушку Гапона и Рачковского вместе. Для продолжения игры не хватало нервов, и Рутенберг решил пойти тем путем, который оставляли ему на крайний случай инструкции Азефа: он решил убить одного Гапона.

Убийство Гапона было решено облечь в форму суда над ним группы близких к нему рабочих, - товарищей Гапона по участию в январских событиях 1905 г. Под Петербургом была снята уединенная дача. На эту дачу был завлечен Гапон, якобы для окончательных переговорах об условиях выдачи Боевой Организации. Гапон не подозревал расставленной ему ловушке. Сердитый на Рутенберга за его медлительность и всевозможные затяжки, он теперь говорил с особенной откровенностью и грубостью:

"Чего ты ломаешься, - убеждал он Рутенберга, - 25 тысяч тоже хорошие деньги!"

А когда Рутенберг указал, что его мучит совесть: ведь если "боевиков" арестуют, то они все будут повешены, - Гапон жестко ответил:

"Ну, что же! Конечно, жаль, но ничего не поделаешь! Лес рубят, - щепки летят".

И утешал Рутенберга тем, что никто об этом предательстве не узнает:

"Рачковский такой умный человек, все хорошо устроит".

Через тонкую досчатую перегородку эти разговоры слушали приглашенные в качестве судей рабочие. Они раньше почти боготворили Гапона, как вождя январского движения. Тем острее было теперь их негодование. Они с трудом сдерживали себя, и когда Рутенберг, наконец, решил прекратить игру и раскрыл перед ними дверь, они не вышли, а выскочили, и с криками, почти со стонами бросились на Гапона. Тот узнал их: среди них было несколько хорошо и близко ему знакомых. Он упал на колени и хватал за руки, моля о пощаде:

"Братцы ... братцы ... - лепетав он, - во имя прошлого... простите меня ..."

{173} - Мы тебе теперь не братцы, - Рачковский тебе братец! - неслось ему в ответ.

- Ты нашу кровь продал охранке, - за это нет прощенья, - дополняли другие.

У Рутенберга не хватало сил присутствовать при расправе. Он ушел из комнаты и почти истерически рыдал;

- Ведь, друг он мне когда то был... Боже мой ... Какой ужас!

Тем временем на шею Гапона накинули петлю и прицепили к железному крюку, вбитому над вешалкой. Через несколько секунд все было кончено. Это произошло 10 апреля 1906 г., около 7 часов вечера... Все молча покинули дачу, заперев ее на замок.

В Финляндии, куда Рутенберг уехал немедленно после этих событий, его ждало совсем неожиданное известие: Азеф отрекся от всего, - и от того, что он дал разрешение на убийство одного Гапона, и от того, что он своевременно был предупрежден о последней развязке. С полной категоричностью он заявлял, что никогда согласия на отступления от первоначального решения Центрального Комитета он не давал, и готов был считать личным оскорблением, если кто-нибудь позволял высказать хоть тень колебания в вопросе о том, кому нужно верить: ему, Азефу, или Рутенбергу. В довершение ко всему последний оказывался в положении не только человека, нарушившего партийную дисциплину, но и клеветника на одного из наиболее "уважаемых" членов Центр. Комитета. От убийства Гапона партия отрекалась, - оно было объявлено личным делом Рутенберга. В реакционной печати стали появляться двусмысленные намеки на то, что он состоял в сношениях с руководителями политической полиции, и что Гапона он убил не то, как конкурента, не то из боязни его разоблачений ... Легко понять, что пережил в это время Рутенберг... Он был сломлен и ушел от революционного движения.

{174}

ГЛАВА XI

Примирение Азефа с Департаментом Полиции

В настоящее время, оглядываясь на прошлое, трудно даже понять, как могли руководители Центрального Комитета и Боевой Организации, - люди, казалось, обладавшие достаточным опытом в подобного рода делах, - допустить те элементарно-грубые ошибки, которые были допущены ими при разработке плана двойной игры Рутенберга с Гапоном-Рачковским. В террористических предприятиях шансы успеха стоят в прямой зависимости от степени неожиданности наносимого удара. А между тем, ведя через Рутенберга свою игру с Рачковским, руководители Боевой Организации осведомили полицию не только о том, что покушение готовится на Дурново, но и о том, что наблюдение за намеченной жертвой производится террористами, переодетыми извозчиками: псевдо-покушение на Дурново, устроенное специально для того, чтобы выдать его Рачковскому, было точной копией того покушения, которое одновременно и параллельно готовилось против того же Дурново с самыми серьезными намерениями.

Конечно, ни сам Рутенберг, ни непосредственные его помощники не имели никакой связи с террористами, готовившими действительное покушение, и потому полиция, следя за Рутенбергом, не имела никакой возможности добраться до Боевой Организации. В {175} этом отношении расчеты авторов плана игры с Рачковским были правильны. Но они упустили из вида, что полиция может пойти и другим путем: вообще усилить поиски террористов, переодетых извозчиками. А именно это и случилось в действительности.

Еще после арестов членов Боевой Организации в марте 1905 г., когда было установлено, что террористы применяют приемы работы в качестве извозчиков, полиция приняла ряд мер для организации наблюдения за постоялыми дворами, где жили извозчики. После получения известий о существовании извозчиков террористов, производящих наблюдение за Дурново, надзор этот был усилен. От содержателей постоялых дворов требовали представления сведений о всех извозчиках, которые в каком-либо отношении кажутся странными, не подходящими к общей массе людей этой профессии. Все такие случайные сведения тщательно проверялись. Одно из них натолкнуло на "боевика", участвовавшего в наблюдении за Дурново: приставленный к нему филер установил, что он выезжает на дежурства исключительно к дому, где жил Дурново, и часами стоит здесь, отказывая случайным седокам. Постепенно было выяснено, что этот "извозчик" связан с еще двумя такими же, как и он, "извозчиками" и с какими-то четвертым господином, который регулярно встречается с ними со всеми и явно руководит их работой.