Фронтовые повести - Адий Шарипов

Мальчишек, чтобы проучить и нагнать побольше страху, до вечера продержали взаперти. А когда выпустили, они все же успели побывать на станции и осмотрели депо со всех сторон. Толик даже пересчитал, сколько там ремонтируется паровозов и вагонов.

Спать улеглись рано, все так же не зажигая огня.

Утром чуть свет Мария Семеновна собралась выгонять корову на пастбище. Она не хотела будить гостей, думая, что лучше им хорошенько выспаться перед дальней дорогой. Но Тамара не дремала, поднялась сразу же за хозяйкой и сказала, что со двора им лучше уйти вместе, чтобы немцы, чего доброго, не задержали. «Отведут в комендатуру, а потом, пока расхлебают кашу, неделя пройдет. А то еще в Германию отправят…»— оправдывалась она.

Выпили по кружке парного молока с жесткими ржаными лепешками, в которые была примешана лебеда, и пошли. Толик нес узелок на палке, перекинув палку через плечо, как странник. Тамара легонько подгоняла хворостинкой тощую коровенку, а сама из-под платка прищуренными глазами оглядывала каждый двор, где загорожено, где можно укрыться во время боя, где нельзя. И нет ли где-нибудь замаскированного пулеметного гнезда или минометов…

За станцией, в том месте, где поселок стал огибать невысокий холм, Тамара стала прощаться. Они поцеловались с Марией Семеновной. Добрая женщина поцеловала Толика. Глаза ее были тревожными; возможно, она догадывалась о цели прихода нежданной родни, но вслух сказать опасалась.

— Передайте большой привет Павлику, поцелуйте его за меня, если встретитесь…

Тамара и Толик, не оглядываясь, деловым шагом пошли в сторону леса.

Павлик встретил Тамару и Толика в условленном месте. Но, вместо того чтобы снова проделывать долгий путь на базу, он повел их в другую сторону, и к вечеру удивленная Тамара увидела, что почти вся бригада подтянулась к станции Пригорье и все ждут только их возвращения.

Под огромным развесистым деревом разместился штаб. Тамару и Толика провели к Коротченко. Рядом с командиром сидели Лебедев, начальник штаба и командиры батальонов.

— Проходите в середину и рассказывайте, — предложил Тимофей Михайлович.

Тамара коротко рассказала обо всем виденном. Две роты в одноэтажной школе, два дзота с тремя амбразурами возле вокзала, пушки возле водокачки и водохранилища, в депо около сорока паровозов. Эшелоны проходят часто, некоторые останавливаются на несколько дней. Днем сегодня эшелонов не было, — следовательно, на станции размещается сейчас только свой гарнизон.

Командиры начали совещаться. Лебедев разрешил Тамаре и Толику уйти отдохнуть. Придет час, и они вместе с командирами поведут отряд на вокзал— ведь они теперь знакомы с Пригорьем больше других.

Командиры продолжали совещание. Коротченко был озабоченнее обычного, без конца дымил трубкой, говорил сердито, неразборчиво.

Лес безмолвен, партизаны сидят, лежат, дремлют, неподвижны, как будто их здесь нет. Только смутные тени часовых, медленно проходящих между деревьями, напоминают о том, что все это спокойствие видимое и что вот-вот от дерева к дереву прошелестит неслышная партизанекая тревога и нужно будет браться за автомат и прощаться перед боем с товарищами…

— Повторяю задачу. Нападение на станцию производим с четырех сторон. Первый батальон — с востока, второй и третий— с юга, бригада имени Лазо— с запада. На север пошлем роту автоматчиков. Она должна до начала боя взорвать водокачку, вывести из строя паровозы и оборудование депо. Чтобы фашисты не смогли вызвать подкрепление, надо нарушить связь. Группа минеров должна свалить телеграфные столбы на протяжении километра от станции на восток. На западе то же самое проделает другая группа. (Делалось это просто — партизаны привязывали к столбу толовую шашку, поджигали шнур и бежали к следующему столбу. Опять привязывали, поджигали, бежали дальше…)

Темнеют наспех сделанные шалаши, покрытые древесной корой. В них тепло, уютно, дождь не проникает внутрь.

К утру дождь перестал. Партизаны спали до полудня. Когда солнце стало снижаться, началась подготовка к наступлению.

Тамара проснулась от знакомого голоса. Открыла глаза— перед ней стояла Жамал. Они обнялись и расцеловались, как будто не виделись целый год.

— А где же Майя?

— Я ее уже от груди отняла! Отправила на хутор Лузганки к старику Роману. У него хорошая старуха, заботливая, обещала присмотреть. Когда все стали собираться в поход, я не могла остаться на базе. Даже повар Петька пошел. Дали мне автомат. А стрелять я и раньше умела, еще в школе сдавала на значок «Ворошиловский стрелок».

Жамал была возбуждена и тем, что держала в руках оружие, и тем, что вместе со всеми, как равная, будет биться с врагом.

Словно из-под земли появился Павлик. Он разыскивал Тамару.

— Здорово, Жамалка! Где наша дочка?

— Вернемся, тогда скажу.

— Ну тогда пошли к нашему шалашу обедать. Пошли-пошли!

Павлик решительно потянул за собой Тамару, а Жамал отказалась, сказав, что ждет Жилбека, будут обедать вместе.

— А где Жилбек?

— Командир куда-то послал…

Павлик с Тамарой ушли. Жамал осталась одна, присела под деревом, положила автомат на колени. Она задумалась, ей вдруг стало страшно: начнется атака, поднимется стрельба, засвищут пули над головой. Жамал растеряется, а если человек в бою растеряется, его обязательно убьют… А Майя будет смеяться, ничего не понимая… Она все время смеется, рот у нее никогда не закрывается, словно у воробья.

Жилбек вернулся к вечеру. Разведчики были взволнованы, торопливо прошли в штаб. Они привели с собой какую-то бледную, усталую, испуганную женщину.

— Тимофей Михайлович, сегодня часов в двенадцать на станцию прибыл эшелон с нашими девушками. Их гонят в Германию. Эшелон останется здесь на сутки, потому что все пути забиты. А вот эта женщина отпросилась сходить за хлебом для своего вагона и сбежала.

Женщина расплакалась, кончиком засаленного платка стала вытирать изможденное лицо.

— Помогите своим сестрам, угонят проклятые на край света, — сквозь слезы выговаривала она. — У всех глаза распухли от слез, плачут днем и ночью, ждут, что партизаны освободят, а партизан все нет и нет. Говорят, уже и граница близко. А там, говорят, такие лагеря, такие лагеря, что человека живьем в печь загоняют. За неделю измучилась, сил больше нет. Мне девятнадцать лет, я в зеркало боюсь глянуть— как будто сорок исполнилось…

Командиры сверили часы и разошлись по своим отрядам.

Последние минуты тишины. И вот негромко затрещали сучья, то там, то здесь забряцал металл— это стремительный Батырхан от отряда к отряду передавал приказ Коротченко— выходить! В двадцать четыре ноль-ноль без всяких сигналов каждый со своего рубежа начинает атаку. Приказано раньше назначенного времени бой не завязывать, ударить дружно, со всех сторон, сразу дать понять врагу, что он окружен, посеять панику в его рядах.

Жамал шла в отряде Жилбека. Тут же была Тамара, сам Коротченко и шумный суетливый Петька— он ни на шаг не отходил от Тамары, всячески старался доказать свое полное пренебрежение к опасности.

Жамал волновалась, ладони ее потели, автомат казался скользким и непривычно тяжелым. Сердце ее трепетало от страха и в то же время наполнялось романтической надеждой— а вдруг она геройски проявит себя в сегодняшнем бою, вдруг ей повезет и она сделает что-то неслыханное. В чем это геройство будет выражаться, она совсем не представляла, но ей очень хотелось, чтобы после боя сам Коротченко объявил ей благодарность, чтобы партизаны другим рассказывали о ее подвиге и чтобы когда-нибудь Майя тоже об этом услышала. Жамал не думала, что уже сам факт — идти в наступление — это и есть геройство. Она вспомнила поговорку: «Перед женщиной в бою враг склонит голову свою!..»

Последнюю передышку сделали в длинном логу, километрах в двух от станции. Когда поднялись на пригорок, увидели редкие огни станции. Время от времени черное небо медленно бороздили ракеты — фашисты не спали.

Коротченко повел роту Жилбека к школе. Залегли метрах в пятистах от нее, когда отчетливо стали видны здание и неторопливо вышагивающий часовой.

— Петро, возьми двух людей и ползком к школе! Побыстрее, — распорядился Коротченко, поглядывая на часы. — Часового снять тихо!

Петька перекинул через локоть ремень бесшумной винтовки и пополз. Он был горд, что именно ему доверили самое ответственное дело— снять часового. И может быть, из-за этой гордости он недостаточно осторожен, как того требовала обстановка. До часового оставалось метров тридцать. Петька прицелился и нажал спусковой крючок. Часовой мягко, без стона, как в немом кинофильме, повалился на бок. Но тут из-за угла вышел другой часовой, растерянно остановился, глядя на упавшего напарника, потом бросился к нему. Петька, не ожидавший появления второго часового, прицелился и выстрелил. Раненый фриц заорал. И тогда сразу затарахтели партизанские автоматы, и к школе бегом устремилась рота Жилбека. Немцы выскакивали в одном белье из дверей школы, из окон и наугад, вслепую стреляли из автоматов. Застрочил пулемет. Увидев бегущие к школе фигуры, немцы начали вести прицельный огонь.