Колокол солнца (Клокочущая пустота, Гиганты - 2) - Александр Казанцев

- Клянусь, я не дрался ни разу!

- Вот как! - воскликнул вельможа, ударяя своей палкой о землю с такой силой, что едва не вонзил ее в дорожку. - Был только секундантом?

- Совершенно верно, отец! Только секундантом и у весьма порядочного человека.

- Вот как! - почти в гневе повторил отец. - И ты считаешь первого скандалиста Парижа столь порядочным человеком?

- Если вы имеете в виду моего друга Савиньона Сирано де Бержерака, то это именно так.

- Именно так! Я имею в виду господина Сирано де Бержерака, в котором мне не нравится все, начиная с его гасконского имени, присвоенного его отцом, отталкивающей внешности и кончая непристойным поведением в светском обществе! Эти непрекращающиеся дуэли, пренебрежение указом его величества, наконец, дерзкие стишки, порочащие дворянство, и даже комедия - пасквиль с осмеянием не только своего коллежа, но и священнослужителей, даже самой Церкви, все это мне претит!

- Но, отец, вы же не читали его сочинений!

- Мне достаточно слышать о них, чтобы позаботиться о пресечении твоего общения с ним.

Шапелль поник головой, покорно слушая отца. А тот продолжал:

- Вот так! Для того я и вызвал тебя сюда.

- А как же Сорбонна, лекции, профессора, экзамены? - робко спросил сын, добавив: - Но я счастлив быть подле вас.

- Экзамены, степень бакалавра! Я подумал об этом! Вас там слишком сушат догмами господ профессоров, которые еще не очнулись от былого спора, сколько чертей можно уместить на острие иголки. Я не против вольнодумства, даже твоего Сирано, порицая лишь его поведение. Но торжество догм едва ли не хуже! Я убежден, что в наше время нужно мыслить шире, как умели еще в Древней Греции, а не засыхать на корню без поливки свежими идеями, без чего я не вырастил бы ни старых, ни новых сортов роз, которыми мы любуемся с тобой.

- Они прекрасны, как и ваши мысли, отец!

- Твой умасливающий тон убеждает меня в моей правоте. Но чтобы ты не потерял драгоценное для обогащения ума время, ты, гость в нашем имении, вместе с наиболее близкими тебе товарищами, которых я позаботился пригласить сюда, прослушаешь приватный курс лекций по философии, не той мертвечины, которой пичкают ваши головы в Сорбонне в угоду всяким мантиям, а живой, обогащающей философией, растущей из античного веселия ума.

- Кто же прочтет здесь такой курс лекций?

- О! Ты и твои друзья не пожалеете! Пьер Гассенди!

- Гассенди?

- Да, тот самый Гассенди, который после заведования коллежем в Дине, где защитил докторскую диссертацию, преподавал философию в Эксе, обогащая ее жизнелюбивыми идеями Эпикура и развивая их в части понимания сущности вещей, за что подвергся гонению со стороны отцов-иезуитов, что для меня служит высшей рекомендацией ему, и я рад, что он принял мое приглашение на прочтение лекций для тебя и твоих друзей.

- А вот, кажется, идет один из них! - воскликнул Шапелль. - Да это Жан Поклен! Как я рад, отец, твоему выбору!

- Да, это обещающий юноша! Когда-нибудь он обязательно станет видным артистом и сочинителем пьес, имея в виду его теперешнюю склонность к сценическому искусству, с чем я имел возможность познакомиться лично, прежде чем пригласил его учиться в нашем доме у самого Гассенди*.

_______________

* Жан Батист Поклен получил впоследствии всемирную известность

под псевдонимом Мольер. (Примеч. авт.)

К отцу с сыном впереди группы молодых людей быстрым шагом подошел стройный юноша с волосами до плеч, с выразительным, быстро меняющим выражение лицом.

Он раскланялся с графом Жермоном де Луилье, выказав ему все знаки высшего уважения в стиле и традициях испанских грандов, великолепно скопированных им, а потом обнялся с Шапеллем.

- Я так благодарен графу Жермону де Луилье за приглашение слушать Гассенди рядом с тобой, Шапелль, что не знаю, как это выразить.

- Стихами, друг мой, стихами в одной из задуманных тобой пьес, посоветовал господин Жермон.

- О если бы мои стихи зазвучали когда-нибудь со сцены! - вздохнул юноша.

- Наблюдай жизнь и пиши о ней! - напутствовал мудрый вельможа и пошел принять выражение почтения и от остальных прибывших "студентов его приватного университета".

- Не подъезжает ли сам профессор? - забеспокоился хозяин.

- Мы обогнали карету, у которой чинили в дороге колесо. С нашей стороны это в высшей степени неучтиво, если в ней ехал сам Гассенди, сказал Жан Поклен.

- В таком случае я выеду встречать его, - решил господин Жермон.

Однако этого не понадобилось. Пока закладывали его карету, во двор усадьбы въехал запыленный экипаж, доставивший опального профессора из Экса.

Господин Жермон и молодые люди спешили к карете, но Жан Поклен успел раньше других и, открыв ее дверцу и опустив подножку, почтительно протянул руку приехавшему.

Пьер Гассенди, опираясь на нее, сошел с подножки.

Низенького роста, лет уже за сорок, склонный к полноте, в наглухо застегнутом камзоле с вертикальным рядом маленьких пуговок, доходящих до подбородка, с вдумчивым и удивительно спокойным бритым лицом, он снял шляпу перед встречающими, обнажив свой огромный лоб, увеличенный из-за отступивших на полголовы коротко стриженных волос, и приветливо и чуть застенчиво улыбнулся.

Граф Жермон де Луилье вышел вперед и произнес:

- Рады приветствовать вас, ваше преподобие господин профессор, в этом скромном замке, где нет ни башен, ни рвов, ни подъемных мостов, но где вас ожидают устремленные вверх, подобно башням, порывы ваших учеников, жаждущих глубоких, как крепостные рвы, знаний, к которым вы перебросите для них желанные мосты высокой мысли.

- Если вы, уважаемый граф Жермон де Луилье, удостаиваете меня чести читать здесь приватный курс философии, то курс риторики вам надлежало бы с вашим красноречием прочитать молодым людям самому, - почтительно поклонился радушному хозяину гонимый братьями-иезуитами вольнодумный философ.

Занятия начались на следующий день утром после общего завтрака, на котором присутствовал и сам господин Жермон со своей тоненькой, как тростиночка, болезненной супругой, графиней Розой де Луилье, которой муж с любовью посвящал выводимые им сорта удивительных роз.

Для учеников профессора в зале замка на высоких козлах был сооружен из длинных досок стол, у которого они могли писать и читать стоя. Профессор должен был занять место у козел с краю стола.

Но прежде чем он прошел на свое место, его задержал в дверях Шапелль.

- Ваше преподобие господин профессор, могу ли я просить вас об одном одолжении?

- Пожалуйста, сын мой, я рад быть вам полезным.

- Речь идет о непреклонности моего отца в отношении одного из моих друзей, который был бы счастлив слушать ваши лекции.