Море играет со смертью - Астафьева Влада

Полина приоткрыла один глаз и покосилась на рыжий цветок.

– Кампсис, – подсказала она.

– Вот! Кто такое упомнит?

– Я помню.

– Ну, ты-то понятно, ты все на свете помнишь!

Она наконец открыла оба глаза и посмотрела на собеседника.

– Боря, я не отказываю тебе в праве зваться цветоводом-энтузиастом, но подозреваю, что пришел ты не за этим. И не для того, чтобы поделиться внезапно нахлынувшими воспоминаниями о детстве у бабули. Ты практичный человек, тебе что-то нужно. Что?

– Разговор есть, просто неприятный, вот и пытаюсь… подсластить пилюлю.

Это было не совсем правдой. Разговор предстоял неприятный, но в то же время желанный. Злорадный по-своему. Сочетание оказалось непривычным: Борису было неловко о таком говорить, он предпочитал решать проблемы другими методами. И все же сегодня эти знания, которые оставалось облечь в слова, тоже были оружием. Пожалуй, слова не всегда бесполезны…

Он и так долго медлил, потому что в отеле слишком многое случилось. Но вот это «слишком многое», включая смерть пожилого туриста, еще больше сблизило Полину с клоуном. Борис не мог этого допустить – потому что она, даже перестав быть близкой, оставалась другом. Как только он проговорил про себя эту причину, стало легче.

– Если ты подаришь кому-то кампсис, а потом ударишь этого человека кирпичом по голове, запомнится только удар по голове, – рассудила Полина. – Так что заканчивай со вступлением, переходи к сути.

Она снова собралась, снова была такой же спокойной, как при разговоре с плачущей семьей. Борису это не слишком понравилось, но отступать уже некуда.

– Как много ты знаешь о нашей новой звезде?

– О Майорове, что ли? – уточнила Полина.

– О ком же еще? У нас тут, слава богу, пока не медийный парад!

– Знаю ровно столько, сколько нужно. И просто для справки: определение «звезда» я нахожу слишком эмоциональным и даже пошловатым. Я знаю о Марате то, что он талантливый артист и хороший человек. Это тот минимум информации, с которым я готова двигаться дальше.

– Ну, про его умение фиглярствовать рассуждать не буду – я в таком не разбираюсь. – Борис надеялся, что злорадство, все же проскользнувшее наружу, не стало очевидным. – А вот насчет хорошего человека я бы на твоем месте не торопился! Я тут глянул его биографию…

– Зачем? – прервала Полина. Без раздражения прервала, с легким любопытством. Она смотрела на Бориса так, словно он был хомяком, который внезапно выскочил на дорожку и принялся жонглировать червяками. Это раздражало, но поддаваться Борис не собирался.

– Потому что я знал: сама ты этого не сделаешь, да и с интернетом тут беда. Поля, ты ведь знаешь, что все еще дорога мне.

– И при чем тут Майоров? Наша с ним связь слабее, чем ты вообразил.

– Вот не сказал бы… Ты слушать будешь или нет?

– Подозреваю, что служебный интернет вам оставлен совсем не для этого, но слушать все равно буду.

Уже что-то… Борису пришлось сделать очередное усилие над собой, чтобы продолжить. Он чувствовал себя базарной бабой, распространяющей сплетни, – такого он раньше не делал. Хотелось вообще махнуть на все рукой, вызвериться, отпустить. Но когда он вспоминал, как клоун шатался по аллеям с Полиной в обнимку, злость придавала Борису нужную решительность.

Полина умна, но и она может обмануться. Клоун каким-то образом создал себе репутацию героя. Борис ни на секунду не сомневался, что Майоров не прыгнул за стариком в море, а упал случайно, но доказать это было невозможно.

Борис начал собирать информацию о Майорове просто для того, чтобы знать, с кем имеет дело. Люди ведь открываются с разных сторон, и то, что клоун здесь притворился героем, не отменяет всего, что он делал раньше. Доронин подозревал, что за Майоровым, как и за остальными подобными звездунами, тянется шлейф скандалов и интриг. Но реальность превзошла даже его ожидания.

– Твой новый друг до недавних пор был человеком семейным… Ты знала?

– Мы о таком не говорим, – пожала плечами Полина. – И не думаю, что мне это будет интересно прямо сейчас.

– Нет, а ты послушай, послушай!

Такие клоуны, как Майоров, насколько было известно Борису, обычно до старости оставались холостыми. Может, для имиджа это было полезно, кто их поймет? Но Майоров оказался исключением, он женился пусть и не рано, но до тридцати.

Его избранницей оказалась коллега по театру, такая же мало кому известная актриса, как и Майоров в то время. Поскольку ни один из них еще не был настоящей звездой, свадьба стала их личным делом, которое с чистой совестью проигнорировали журналисты. Вскоре у пары родился ребенок – через пять месяцев после свадьбы, что вполне могло стать одной из причин создания ячейки общества.

И ребенок оказался инвалидом.

– Там что-то генетическое, – пояснил Борис. – Точный диагноз я не помню, в какой-то из статей был… Но разве это важно? Общая суть в том, что у ребенка серьезная задержка физического и умственного развития.

Майоров семью не бросил – показательно, как виделось Борису. В основном за ребенком следила мать, отказавшаяся ради этого от собственной карьеры. Майоров же предпочитал пропадать на съемках, потому что это наверняка было куда интересней, чем слушать ночами детский плач. Этот момент Борис подчеркнул особенно, прекрасно зная, как такое повлияет на Полину. Но она не порадовала – осталась такой же безмятежной, как прежде, словно и не поняла намек.

О ребенке Майоров вспоминал, когда приходило время попиариться. Он фотографировался с малышом, давал интервью и скромно принимал всеобщее восхищение собственным мужеством.

Спустя пять лет они с женой решились на второго ребенка, и… малыш родился таким же. Тут Борису хотелось подчеркнуть, что генетический дефект наверняка был виной Майорова. Всем ведь известно, что артисты, особенно по молодости, и пьют как не в себя, и таблетки принимают, и колются… Это должно было произойти с Майоровым, подорвать ему здоровье так, что платить за грехи папаши пришлось двум маленьким детям.

Но ничего из этого Борис не сказал, потому что доказать не мог, а домыслы Полина не любила. Он просто продолжил историю.

Появление второго ребенка-инвалида наверняка стало серьезным испытанием для супругов, однако они не расстались. Сложно было представить, что творилось за закрытыми дверями их квартиры, но на публике они оставались все той же счастливой парой. Он – великолепный и ухоженный. Она – очевидно уставшая женщина, которую стилисты пытались превратить в красавицу, и у них почти получалось, однако это натужное «почти» портило все дело.

Майоров продолжал набирать очки на больных детях. Он рекламировал благотворительный фонд, помогающий таким, как они. Он участвовал в ток-шоу, считался экспертом. Его не раз называли образцовым отцом, им восхищались.

А незадолго до того, как старшему ребенку исполнилось тринадцать лет, жена Майорова подала на развод. Тогда идеальный муж и отец вмиг куда-то испарился. Майоров нанял лучших адвокатов, которых его жена себе позволить не могла. Он добился, чтобы заседание проходило в закрытом режиме. Он хотел быть перед камерами лишь идеальным, и как только журналисты начали на него порыкивать, он тут же обозначил для них черту дозволенного.

– Ты не знаешь, чего он хотел или не хотел, – указала Полина.

– Ну все же очевидно!

– Нет. Тут ничего не очевидно.

– Да? А то, что он бросил своих детей – как тебе?

Адвокаты Майорова постарались на славу, никто так и не узнал, какие звучали показания, чего хотели стороны. Бывшие супруги скупо признали, что не сошлись характерами, и попросили уважать их право на личную жизнь.

Их развели, детей оставили с матерью. Ксения Майорова никогда не называла сумму алиментов, которую присудили бывшему мужу. Но не раз намекала, что финансовая помощь была далеко не звездная. И то, что жизнь ее отныне стала очень скромной, лишь доказывало это. Однако открыто жаловаться Ксения не пыталась и несла свою ношу с удивительным достоинством.