Эпоха невинности - Эдит Уортон

Когда ей намекнули на намерения матери, миссис Уэлланд схватилась за голову. «Эти ужасные репортеры снимут мою девочку и ее фотографии ПОПАДУТ В ГАЗЕТЫ!» — воскликнула миссис Уэлланд, и весь клан содрогнулся от такого невероятного неприличия. Прародительнице пришлось сдаться, однако отказ ее был оплачен ценой обещания устроить в ее доме свадебный завтрак, хотя — молвил родственник с Вашингтон-сквер — было довольно неумно перевозить всех гостей к старой Кэтрин и платить непомерную сумму мистеру Брауну, тогда как особняк Уэлландов был гораздо ближе.

Хотя эти перипетии были подробно доложены всем присутствующим Силлертоном Джексоном и его сестрой, самые азартные спорщики все же надеялись, что старая миссис Минготт появится в церкви, и когда вместо нее появилась невестка, были сильно разочарованы, как будто заключили пари. Миссис Лавел Минготт, раскрасневшаяся от усилий втиснуть себя в новое платье, что, впрочем, было достаточно характерно для дам ее возраста и комплекции, смотрела вокруг себя почти отсутствующим взглядом. Но когда разочарование, вызванное отсутствием ее свекрови, улеглось, все согласились, что черные кружева на лиловом атласе и шляпка с пармскими фиалками миссис Лавел Минготт прекрасно сочетается со сливово-голубыми тонами наряда миссис Уэлланд. Однако появившаяся вслед за ней долговязая, жеманно семенящая ногами фигура в немыслимом наряде из смеси лент, бахромы и развевающихся шарфов, повисшая на руке мистера Минготта, вызвала совсем иное впечатление. Когда наконец она попала в поле зрения Арчера, сердце его оборвалось.

Он был уверен, что маркиза Мэнсон еще в Вашингтоне, куда она недели четыре назад уехала со своей племянницей Эллен Оленской. Все единодушно решили, что их неожиданный отъезд связан с желанием Оленской уберечь маркизу от тлетворного влияния доктора Агатона Карвера, которому едва не удалось завербовать ее в ряды членов общины «Долина Любви», и в данных обстоятельствах никто не ожидал, что кто-то из этих дам появится на свадьбе.

Арчер застыл на месте, глядя на фантасмагорическую фигуру Медоры, боясь перевести глаза на ту, что могла появиться за ней, — но маркиза замыкала шествие. Менее значительные родственники уже заняли свои места, а восемь высокорослых распорядителей, скользнув из разных боковых дверей, собрались вместе в притворе словно стая перелетных птиц перед стартом.

— Ньюланд, да очнитесь же: ОНА ЗДЕСЬ! — прошептал шафер.

Волевым усилием Арчер взял себя в руки и вернулся к действительности.

С тех пор как сердце его остановилось, должно быть, прошла вечность — бело-розовая процессия была на полпути к нефу; епископ, пастор и два белокрылых их помощника стояли у засыпанного лилиями алтаря, и первые аккорды симфонии Шпора[63] цветами ссыпали свои ноты к ногам невесты.

Арчер открыл глаза — или это ему показалось, что они были закрыты? Во всяком случае, зрение постепенно возвращалось к нему и он снова ощущал ритмичное биение сердца. Музыка, запах лилий на алтаре, облако тюля и флердоранжа, придвигавшееся все ближе, лицо матери, внезапно исказившееся от счастливых рыданий, голос пастора, едва различимо бормочущего слова благословения, заученные ритуальные перемещения восьми розовых цветов-подружек невесты и восьми черных воронов-распорядителей — все эти образы, звуки и ощущения, такие знакомые сами по себе, но такие странные и бессмысленные теперь, в своем непосредственном отношении к нему, перемешались у него в голове, словно все это происходило не наяву, а во сне.

«Боже, — пронзило точно молнией его мозг, и он конвульсивно схватился за карман — на месте ли кольцо?»

Через мгновение рядом с ним оказалась Мэй, и от нее исходило такое сияние, что оно растопило словно окоченевшего Арчера, и, выпрямившись, он с улыбкой взглянул ей в глаза.

Возлюбленные чада мои, мы собрались здесь вместе… — начал пастор.

Кольцо уже скользнуло ей на палец, епископ произнес благословение, подружки готовы были занять свое место в процессии, орган готов вот-вот разорвать тишину звуками марша Мендельсона, без которого никогда еще в Нью-Йорке не начинала свой путь ни одна пара новобрачных…

— Вашу руку… наконец, ПОДАЙТЕ ЕЙ РУКУ! — нервно шипел юный шафер; и Арчер снова очнулся от мыслей, которые унесли его далеко-далеко. Что заставило его перенестись туда? Может быть, внезапно мелькнувший в толпе людей темный локон под шляпой — но через секунду оказалось, что он принадлежит незнакомой даме с длинным носом, настолько — до смешного — непохожей на ту, чей образ она у него вызвала, что он спросил себя, не начались ли у него галлюцинации.

…И вот они с женой, спустившись, медленно плывут по нефу, словно по мелкой зыби волн мендельсоновского марша, и в широко распахнутых дверях церкви их приветствует ясный весенний день, и в конце парусинового тоннеля нетерпеливо цокают копытами гнедые миссис Уэлланд с крупными белыми розетками на лбу.

Лакей с еще более крупной розеткой в петлице укутал Мэй белой пелериной, и Арчер, вскочив в карету, сел рядом с ней. Она повернулась к нему с торжествующей улыбкой, и их руки под ее вуалью соединились.

— Ласточка моя, — сказал Арчер…

…Внезапно снова черная бездна разверзлась перед ним, и он почувствовал, как летит вниз, все дальше и дальше… Меж тем голос его продолжал журчать весело и спокойно:

— Ты знаешь, я думал, что потерял кольцо; свадьба будет не свадьбой, если черт не сыграет с женихом такой шутки. Но и долго же ты заставила себя ждать! Какие только страхи не мерещились мне за это время!

Она несказанно изумила его, бросившись вдруг ему на шею на виду у всей Пятой авеню:

— Но ведь теперь, Ньюланд, когда мы вместе, нам ничего не страшно!

День был расписан по минутам, и после свадебного завтрака молодожены едва успели переодеться в дорожное платье, сойти с широкой лестницы дома старой Кэтрин между подружками невесты и всхлипывающими родителями и сесть в карету под традиционным дождем из риса и легких атласных домашних туфелек, после чего осталось полчаса, чтобы доехать до вокзала, купить свежие еженедельники с видом завзятых путешественников и занять свое купе, куда горничная Мэй заранее отвезла ее темно-серый в голубизну дорожный плащ и выписанный из Лондона новый дорожный несессер.

Старые тетушки дю Лак из Райнбека предоставили свой дом в распоряжение новобрачных, соблазнившись возможностью провести неделю в Нью-Йорке у миссис Арчер, а Арчер был рад возможности избежать традиционного «свадебного номера» в отеле Филадельфии или Балтимора и с готовностью принял предложение родственниц.

Мэй, в восторге от предстоящего путешествия за город, по-детски радовалась тщетным попыткам восьми подружек разгадать тайну их убежища. Это было так «по-английски» — снять загородный дом, и придавало последний изысканный штрих этой, по общему мнению, самой великолепной свадьбе года — но никто, кроме родителей жениха и невесты, не знал, где этот загородный дом находится, а те в ответ на расспросы поджимали губы и с таинственным видом отвечали:

«Ах… они ничего нам не сказали…» — что, строго говоря, соответствовало истине, поскольку нужды в их рассказах об этом не было.

Как только молодые расположились в купе и поезд, минуя бесконечные деревянные предместья, вырвался на простор бледного весеннего пейзажа, беседа их, чего не ожидал Арчер, стала гораздо непринужденнее. Мэй, внешностью и манерами еще вчерашняя девочка, с нетерпением ожидала момента, чтобы обменяться с ним мнениями о свадьбе, и стала болтать так свободно, будто была подружкой невесты, судачащей об оной с распорядителем. Сначала Арчер решил, что это маска, скрывающая внутреннее волнение; но ее ясные глаза выражали только спокойное неведение. Она впервые осталась наедине с мужем — но муж был просто прекрасным другом, таким же, как и накануне. Не было человека, который бы больше нравился ей, кому бы она больше доверяла; но самая «изюминка» всего этого замечательного приключения, называемого помолвкой, свадьбой, замужеством, в этом и заключалась — отправиться с ним в путешествие, наедине, как совершенно взрослая «замужняя леди».

Было поразительно — он еще тогда, в саду испанской миссии, подумал об этом, — как глубина чувств может сочетаться с подобным отсутствием воображения. Но потом он вспомнил, как она удивила его, внезапно снова погрузившись в состояние маловыразительного девичества, как только ей удалось высказать то, что мучило ее совесть; и он подумал, что она так и пройдет по жизни, выкладываясь до конца в любых обстоятельствах, но не в состоянии предвидеть ни одного из них, хотя бы украдкой заглянув в будущее.

Возможно, этот дар безмятежности и придавал ее глазам такую прозрачность, а глядя на ее лицо, казалось, что она представляет собой некий типаж, а не личность — нечто вроде скульптуры греческой богини или какой-нибудь гражданской добродетели. По жилам, просвечивающим сквозь светлую кожу, казалось, течет не горячая живая, а консервированная кровь, и лишь благодаря обаянию юности она казалась не холодной и туповатой, а наивной и чистой. Погруженный в эти размышления, Арчер внезапно почувствовал, что смотрит на нее удивленным взором постороннего человека, и, решив прекратить это, стал вспоминать о свадебном завтраке под триумфальным руководством бабушки Минготт.