Эпоха невинности - Эдит Уортон

— Ньюланд! Надеюсь, в этой телеграмме нет плохих новостей? Я на всякий случай не ложусь, жду тебя.

Джейни всегда следила за перепиской Ньюланда — и на сей раз ею была проявлена привычная бдительность.

Он не обратил внимания на ее вопрос.

— Слушай, когда в этом году Пасха? — в свою очередь спросил он.

Такое невнимание к христианским ценностям заставило ее изобразить на лице крайнюю степень негодования.

— Пасха? Ньюланд! Разумеется, в первую неделю апреля! А что?

— На первой неделе? — Он снова полистал свой ежедневник, что-то быстро подсчитывая в уме. На первой неделе, говоришь? Он вскинул голову и рассмеялся долгим смехом.

— Ради всего святого, что случилось?

— Ровным счетом ничего, кроме того, что через месяц я женюсь.

Джейни бросилась ему на шею и прижала его к своей пурпурной фланелевой груди:

— О Ньюланд, как чудесно! Я так рада! Но, дорогой, почему ты все смеешься? Хватит, хватит, а то ты разбудишь маму!

Книга вторая

Глава 1

День выдался свежий; веселый ветерок носился, гоняя кругами пыль. Все почтенные дамы обоих семейств извлекли из своих сундуков поблекшие соболя и пожелтевшие горностаи, и запах камфоры из передних рядов свел почти на нет весенний слабый аромат белых лилий, которыми был щедро засыпан алтарь.

По специальному знаку Ньюланд Арчер вышел из ризницы и встал вместе с шафером на ступеньку алтаря церкви Милости Господней.

Это означало, что карета с невестой и ее отцом уже возникла в поле зрения; но предстояла еще долгая возня в притворе, где вокруг новобрачной порхали ее подружки, похожие на охапку пасхальных цветов. Все это время жениху полагалось одиноко стоять под взглядами собравшейся публики — в доказательство его страстного нетерпения. Арчер покорился этому столь же безропотно, как и всему остальному, — увы, свадьба в Нью-Йорке в девятнадцатом веке напоминала обряд на заре истории. Все было одинаково легко — или одинаково мучительно, в зависимости от того, как посмотреть на это, — на пути, по которому он двигался столь неотвратимо. И он повиновался смятенным указаниям своего шафера так же благоговейно, как другие женихи ранее повиновались ему в те дни, когда он вел их сквозь тот же лабиринт.

Насколько он помнил, он выполнил все свои обязательства. Восемь букетов белой сирени и ландышей были разосланы вовремя, так же как и сапфировые запонки восьмерым церемониймейстерам и булавка для галстука из «кошачьего глаза» шаферу. Полночи Арчер провел в попытках разнообразить тексты своих благодарственных писем за последнюю партию подарков от друзей и бывших приятельниц. Деньги для епископа и пастора были переданы шаферу. Дорожный багаж Арчера был уже в доме старой миссис Минготт, где должен был быть свадебный завтрак, и, наконец, было заказано отдельное купе в поезде, который должен был умчать молодоженов в неизвестном направлении, — место, где они собирались провести свою первую брачную ночь, держалось в строжайшем секрете. Это было одно из самых священных табу всего этого доисторического ритуала.

— Кольцо с вами? — тревожно прошептал молодой ван дер Лайден. Будучи совсем еще неопытным шафером, он был преисполнен чувства ответственности.

Арчер повторил жест многих виденных им прежде женихов — правой рукой без перчатки пощупал карман своего темно-серого жилета и убедился, что маленькое золотое колечко («Мэй от Ньюланда, …апреля 187… года» — было выгравировано на нем) на месте. Затем принял прежнюю позу и продолжал стоять, глядя на дверь, держа в левой руке цилиндр и жемчужно-серые перчатки с черной строчкой.

В вышине, под каменными сводами, торжественно звучал марш Генделя; волны звуков несли с собой неясные воспоминания о многих свадьбах, на которых, с радостным безразличием, стоял он на той же ступеньке, наблюдая, как чужие невесты вплывали в неф навстречу своим женихам.

«Словно в Опере на премьере», — подумал он, узнавая все те же лица в ложах (простите, на скамьях). Он подумал с насмешкой, будет ли и на смертном его одре присутствовать миссис Селфридж Мерри с неизменным высоченным, как башня, плюмажем из страусиных перьев на шляпке, и наденет ли миссис Бофорт ту же улыбку и те же бриллиантовые серьги, и приготовлены ли уже на том свете для них соответственные места на авансцене?

После этого еще было время оглядеть одно за другим знакомые лица в первых рядах — женские горели от любопытства и возбуждения, а мужские омрачала мысль о том, что нужно будет еще переодеваться во фрак перед ленчем и биться за угощение на свадебном завтраке. Арчер даже ясно представил речь Реджи Чиверса: «Обидно, что свадебный завтрак у старой Кэтрин. Но я слышал, что Лоуэлл настоял на том, чтобы готовил ЕГО шеф-повар, и, значит, еда будет неплохой — если только удастся до нее добраться». А Силлертон Джексон, должно быть, отвечал: «Разве вы не слышали, дружище? Все будет сервировано на маленьких столиках, по последней английской моде».

На мгновение глаза Арчера задержались на левой стороне, где его мать, вошедшая в церковь под руку с Генри ван дер Лайденом, тихонько всхлипывала под кружевной вуалью, спрятав руки в бабушкину муфту из горностая.

«Бедняжка Джейни, — подумал он, глядя на сестру, — даже если она свернет себе голову, ничего, кроме первых рядов, не увидит. А там сидят главным образом Ньюланды и Дагонеты, одетые, как обычно, без особого вкуса».

По эту сторону от белой ленты, отделявшей места для соединяющихся семейств, он увидел Бофорта, высокого и краснолицего, по своему обыкновению нагло разглядывающего женщин. Рядом сидела его жена, вся в фиолетовом и в серебристой шиншилле, а в самом конце ленты виднелась прилизанная голова Лоуренса Леффертса, этого посланца «хорошего тона», стража невидимого божества, осенявшего всю церемонию.

«Хотелось бы знать, сколько погрешностей против ритуала заметит острый глаз Леффертса», — подумал Арчер и вспомнил, что когда-то и сам считал все это чрезвычайно важным. Все, что прежде наполняло его дни, сейчас казалось ему жалкой пародией на жизнь, а то и спорами средневековых схоластов о метафизических терминах, которых теперь никто не понимает. Яростная дискуссия по поводу того, устраивать ли выставку свадебных подарков, отравила ему последние часы перед свадьбой. Арчеру казалось невероятным, что взрослые люди всерьез могли впадать в исступление из-за подобных пустяков, пока в конце концов миссис Уэлланд со слезами на глазах не решила этот вопрос отрицательно, сказав, что скорее впустит в свой дом репортеров. Но ведь были времена, когда Арчер имел твердое мнение по всем этим вопросам и все, что касалось привычек и обычаев его небольшого клана, казалось ему исполненным мирового значения.

«И все это время, — думал он, — люди где-то жили настоящей жизнью и с ними случались настоящие события…»

— Идут! — выдохнул в возбуждении шафер. Но жених знал церемонию лучше и понимал, что еще не время.

Осторожно приоткрывшаяся дверь церкви значила только то, что весь в черном словно дьякон мистер Браун, владелец наемных карет, производил предварительный осмотр сцены боевых действий, прежде чем построить свои войска в определенный порядок. Затем дверь снова мягко закрылась; спустя еще какое-то время она торжественно распахнулась, и по церкви прошелестело:

— Семья!

Миссис Уэлланд шла первой, под руку со своим старшим сыном. На ее крупном розовом лице было выражение торжественности, соответствующее важному событию. Ее атласное платье глубокого сливового цвета с бледно-голубыми боковыми вставками и голубой плюмаж из страусиных перьев на маленькой атласной шляпке вызвали общее одобрение; но не успела она прошелестеть юбками, усаживаясь на свое место в ряду напротив миссис Арчер, как глаза гостей уже снова устремились к выходу, чтобы посмотреть, кто следующий.

Накануне разнесся слух, имевший эффект разорвавшейся бомбы, — будто бы старая Кэтрин Минготт, презрев немощь, почтит своим присутствием церемонию, и эта идея столь очевидно выражала ее несгибаемую сущность, что в клубах заключались пари, сможет ли она войти в неф и втиснуть себя в узкое сиденье. Было известно, что она посылала своего плотника посмотреть, что будет, если снять спинку передней скамейки, — достаточным ли будет расстояние до следующего ряда? Но результат оказался отрицательным; потом вся семья пережила еще один неприятный день, когда старая Кэтрин носилась с мыслью въехать в неф в своем огромном инвалидном кресле на колесиках и, словно на троне, воссесть у подножия алтаря.

Ужасная идея выставить себя, как экспонат, на всеобщее обозрение чуть ли не до смерти напугала всех родных старой Кэтрин, они готовы были осыпать золотом того умнейшего человека, который внезапно обнаружил, что кресло слишком велико, чтобы пройти между железными стойками тента, который вел от конца тротуара до церковной двери. Мысль о том, чтобы снять парусину и открыть невесту взорам репортеров и портних, которые обычно толпились снаружи и толкались меж собой в борьбе за место, где можно было посмотреть на невесту — куски ткани тента, соединенные встык, давали такую возможность, — показалась чрезмерной для старой Кэтрин, хотя она в какой-то момент и рассматривала этот план.