Камчатка - Марсело Фигерас

(Вот единственный минус праздного фантазирования. Поначалу оно успешно отвлекает от грустных мыслей, но в самый неожиданный момент то, о чем ты пытался забыть, само собой всплывает в голове – да еще и в безобразно искаженном, гипертрофированном виде.)

И вот однажды, придя из школы, мы с Гномом обнаружили, что ветер подул в другую сторону, вернув на место все то, что унес. Вчерашняя посуда оставалась на столе, тапочки и грязная одежда лежали там, где мы их бросили, пепельницы были забиты доверху, в чашках с недопитым кофе кружили окурки. Мама развалилась в кресле. Держа в руке сигарету, закинув ноги на журнальный столик (между лодыжками у нее стояла банка «Несквика»), она смотрела телевизор.

– Не понимаю, – сказала она, даже не поздоровавшись, – всех этих штучек с негнущимися мизинцами, цивилизация высокоразвитая, звездолетами обзавелась, а подвижные суставы изобрести не может?

– Это производственный дефект, – сказал я, устраиваясь рядом с ней. – Такое даже с самыми знаменитыми героями случается. У Ахилла, например, все тело было непробиваемое, потому что мать окунула его в Стикс. Но она его держала за ногу, и пятка у Ахилла осталась обыкновенная.

– Где чистые стаканы? – спросил Гном, явившись с кухни с пакетом молока.

– Чистых нету. Налей молоко в банку, все равно «Несквика» на донышке осталось, – сказала мама, не отводя глаз от экрана.

Так мы снова обрели маму. После многодневных проб и ошибок она смирилась с истиной: выполнять работу по дому она была не способна физически, как Гном не мог не выводить из строя все, что попадало в его руки. Мама оставалась верна себе, и никакие лаборатории и призраки (или их отсутствие) на нее ни влияли.

В этом, если вы еще не поняли, и состояла хорошая весть.

58. Пикник под дождем

– Ты куда? – спросила меня мама в тот вечер.

Я так и остолбенел, зажав под мышкой книгу. Странный вопрос! Время – без нескольких минут десять, ужин съеден. При мне книга (о короле Артуре, в школьной библиотеке взял), передо мной коридор, ведущий к спальням. Как это куда? Спать, конечно. И тут я вспомнил. Сегодня понедельник. Мама подозрительно быстро убрала со стола. Держа в руках тарелку с печеньем, она явно направляется в гостиную, и оттуда – точнее, из телевизора – доносится знакомая мелодия. Заставка «Мира кино». Сегодня «Пикник» показывают. Мы же договорились. Мне не спастись.

Не думайте, что я не понимал выгод своего положения. Мне представился редкостный шанс побыть с мамой наедине. Едва начиналось кино про любовь, папа удирал, как удирают тараканы, если внезапно зажечь свет. Гном же знал: если мама занята, папа разрешит ему скакать на большой кровати, пока он не выдохнется или башку не разобьет. Так что мы с мамой останемся вдвоем. Мы – и печенье (да к тому же мое любимое, «Дамские уста», – вкуснятина!).

Но имелись и минусы. Например, мамины пристрастия в области кино. Жизненный опыт подсказывал мне: впереди два часа мучений. Или того больше, как вышло с «Звуками музыки».

Обычно мамины любимые фильмы не вызывали у меня никаких эмоций – и это в лучшем случае. Между тем к кинематографу она относилась трепетно. Кино любят все – но не до такой же степени, чтобы держать на тумбочке у изголовья портрет Монтгомери Клифта! В кинотеатре мама вела себя совсем как Гном в церкви. Все ее переживания усиливались многократно. Вперив глаза в экран, она напряженно следила за действием, стараясь не упустить ни одной детали, а иногда даже изумленно разевала рот: в темном зале мама не боялась показаться дурочкой. И потому со мной она обходилась как проповедник хотела обратить меня в свою веру, заразить собственным энтузиазмом, приобщить к религии, которая превращала своих адептов в ходячую энциклопедию, втолковать мне, что сидеть в темном помещении с кучей других людей и пялиться на освещенную белую тряпку – высокоинтеллектуальное занятие. Как и все проповедники, она меня нервировала. У меня просто в голове не укладывалось, что можно верить так истово. Кино мне очень даже нравилось, но пакетик арахиса в шоколаде, купленный в буфете перед сеансом, был для меня важен не меньше, чем собственно фильм.

Итак, каждый поход в кино с мамой превращался для меня в испытание. Во-первых, надо было изо всех сил бороться с дремотой. На «Звуках музыки» я отоспался вволю, как никогда в жизни, но это мне дорого обошлось. Мама дала понять, что я ее предал. Практически опозорил весь наш род. (Неужели Траппы – наши троюродные дядюшки и тетушки? Что ж мне раньше не сказали?) Во-вторых, восторгаться следовало, осторожно подбирая выражения. Мама заранее мне сказала, что «Марселино – Хлеб-и-Вино» – просто чудо что за фильм. И очень обиделась, когда я брякнул; «Такого ужаса я еще не видел». Я попытался объяснить: «ужас», потому как сюжет ужасный, в смысле страшный, а не оттого, что фильм очень уж плохой, но слово – не воробей… Мама холодно процедила: «Спокойной ночи». Спал я с включенным светом, но мне все равно приснилось, будто деревянный Христос гоняется за мной по бесконечным коридорам, чтобы привязать меня к своему кресту, а самому освободиться.

Вопреки моим предчувствиям, «Пикник» оказался вполне ничего. Крохотный городок. Милая девушка с пышной грудью, Ким Новак. Она обручена с богатым, но глаза у нее почему-то грустные-прегрустные. И тут появляется другой парень, Уильям Холден, намного симпатичнее богача, но совсем нищий – ему даже на чашку кофе не хватает. Как и следовало ожидать, Ким Новак и Уильям Холден влюбляются друг в друга. С ним она чувствует себя счастливой. Ему же рядом с ней кажется, что он – первый богач во вселенной. Меня коробило лишь одно: все время подчеркивалось, как герои молоды. В моих глазах они были совсем уже немолодые. Такие же, как мои родители, или даже старше.

Во время первой рекламной паузы мама принесла еще печенья. Вторую просидела рядом со мной и произнесла какую-то невнятную фразу – мол, как сильно фильм отличается от ее воспоминаний о нем. Я не очень понял, что она имела в виду, поскольку мама выразилась с необычной для нее расплывчатостью; наверно, подумал я, она хочет сказать, как трудно смотреть фильм по черно-белому телевизору с зернистым изображением, да еще и с рекламой вина «Гаргантини» каждые три минуты.

Наконец герои «Пикника» отправились на пикник. Там собрались все: Ким Новак, ее семья и жених, богатый отец жениха, учительница – старая дева, ее многолетний поклонник и, конечно, Уильям Холден. Помню, как Холден танцевал на бepeгy реки – по мне, просто умора; предполагалось, вероятно, что танцует он хорошо и своим танцем обольщает Ким Новак, но, по мне, плясал он как дурачок полоумный, – взрослый дядька, а так позорится! – и мне стало так смешно, что я чуть было не отважился сострить по этому поводу. Я покосился на маму и увидел, что она плачет. Плачет по-настоящему – лицо мокрое, словно она только что приняла душ, – и совершенно беззвучно, а плечи у нее судорожно вздрагивают, как кузов «ситроена».

Я спросил, что с ней («Мама, ты что? У тебя ничего не болит?»); она помотала головой, но продолжала плакать, не отрывая глаз от телевизора. «Мама, я тебе клянусь, фильм мне нравится, серьезно, правда-правда», – и тут старая дева Розалинда Рассел порвала рубашку у Уильяма Холдена и выставила его на смех, и я спросил себя, уж не плачет ли мама загодя, иногда заранее начинаешь переживать, когда чувствуешь, что в книге или фильме вот-вот произойдет что-нибудь плохое, так у меня было с книгой про Гудини, – и это меня на время успокоило, а мама обняла меня и сидела молча до конца фильма, до счастливого конца (тогда отчего же эти слезы? Отчего этот дождь?). Она поцеловала меня влажными губами и сказала: «Спокойной ночи, сердечко мое», и ушла, а я остался на диване один, с глазу на глаз с диктором. Президент то-то и то-то, военно-морской флот трам-тарарам, новые экономические меры, решительно подавлять подрывную деятельность безродных радикалов, ликвидировано столько-то боевиков, Тукуман, доллар. Все как обычно.

59. Самое коварное время года

Зима все усложняет.

Приходится изымать из обращения легкую одежду и выбивать пыль из рубашек с длинным рукавом, теплых пижам, шарфов и шалей, шерстяных носков, шапок и курток. Все эти вещи пахнут заточением, раздражают кожу (хотя одежда и новая, родители купили нам ее в магазине с позорным названием «Баловень») и превращает тебя в толстую неуклюжую куклу вроде человечка с рекламы шин «Мишлен». Приходится рыться в кладовках и вытаскивать одеяла и перины, под тяжестью которых прогибаются кровати. Укроешься таким одеяльцем и чувствуешь себя точно под могильной плитой. Приходится включать электрические обогреватели или газовые печки, поначалу воняющие горелой землей. Приходится закрывать окна, поплотнее прикрывать двери, чтобы в доме не хозяйничал ветер, заделывать щели и вешать плотные шторы. Приходится переключать холодильник в другой режим, а то глотнешь ледяного молока – сразу зубы ныть начинают. Мытье становится пыткой: во-первых, слишком холодно, во-вторых, полотенца не сохнут. Включаешь горячую воду – в воздухе повисает влажный туман, и тогда кусачая одежда еще и липнет к телу.