Черный день - Алексей Доронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но это оказались всего лишь плотно упакованные брезентовые палатки. Множество палаток. За те полчаса, пока парень стоял в очереди к пропускному пункту, на огороженном участке вырос целый городок. На его глазах были собраны и пять модульных жилищ, каждое из которых могло вместить человек двадцать — тридцать.
Рядом расположилась полевая кухня, неподалеку от которой вскоре остановился еще один грузовик. На сером борту можно было прочесть: «Продукты».
Надпись не обманула. С машины на землю полетели коробки, которые парень не спутал бы ни с чем. Не прошло и десяти минут, как над трубой кухни закурился дымок, а затем пошел такой умопомрачительный запах, что Данилов чуть не захлебнулся слюной. Вскоре ударили в рельс, и над всей площадкой поплыл оглушительный звон. Но еще раньше к пункту горячего питания со всех сторон потянулись изможденные люди с жестяными мисками.
Еда была более чем скромной — водянистая похлебка, в которой сиротливо плавали несколько жиринок, да кусок черного хлеба. Но за то время, пока в карантине шел обед, Саша уже начал жалеть, что не заработал ни язв, ни волдырей. Нет ничего мучительнее, чем наблюдать, как кто-то ест, когда у тебя желудок прилип к спине.
В противоположном конце пустыря крутился экскаватор, но отрывал он наверняка выгребную яму, а не братскую могилу. Наконец подошел и Сашин черед. У него не проверили документы, но придирчиво осмотрели лицо и руки, спросили, как себя чувствует, где находился во время атаки, и только после этого пропустили через КПП в город. К сожалению или к счастью, но его признали полностью здоровым.
Села и деревни, попадавшие в «зону отчуждения», через которые он прошел на этой неделе, выглядели почти как раньше. Обычная российская провинция — не очень ухоженная, но не производящая впечатления заброшенности. Целые стекла, почти не разграбленные магазины, нетронутые небогатые дома. Казалось, люди не покинули их навсегда, а выглянули на пару минут — покопаться в огороде или купить буханку хлеба в сельмаге. Разве что многоэтажным коттеджам досталось посильнее, но даже эти акты мародерства казались лихорадочными, словно совершались в спешке и панике.
Первое впечатление от райцентра можно было охарактеризовать двумя словами: культурный шок. Такого ему еще видеть не доводилось. Саше показалось, что он очутился в трущобах Индии или Бангладеш.
Вокруг раскинула свои шатры сотня цыганских таборов. Грязь. Горы мусора, загромождающие тротуары. Вонь — щекочущая ноздри, удушающая. Запах гниющих отбросов, фекалий и живых, но давно не мытых тел, пропотевших за время долгого марша под палящим солнцем огненного августа, который только недавно сменился слякотной осенней хмарью. Специфический средневековый букет, который сравним только с запахом в вагоне трамвая, когда туда заходит полгода не мывшийся бомж. Запах антисанитарии, отчаяния и страха. Запах, который пришел с людьми из вымершего города, где теперь не осталось даже крыс.
В воздухе пахло и гарью, почти так же, как пахло в лесу на второй день после удара. Странно было ощущать этот запах здесь, в стольких километрах от пожарища. Возможно, люди принесли его на своей одежде и коже.
А может, дело в нем самом и это ему всюду мерещится вонь паленого мяса? Нет, все гораздо прозаичней. Ему не чудилось — отовсюду действительно тянуло жареным. В воздухе висела атмосфера гигантской привокзальной шашлычной. Прямо посреди проезжей части люди жгли огромные «пионерские» костры и разводили огонь в железных бочках и мусорных контейнерах. Александр видел такое только в фильмах типа «Побег из Нью-Йорка». На газовых плитках, мангалах, в котелках и в обычных кастрюлях, поставленных на огонь, — всюду готовилась еда. Может, по отдельности что-то из этого и могло пахнуть аппетитно, но все вместе создавало дикую смесь запахов, от которой хотелось только зажать нос.
В этот день Саше не везло. Почти сразу же он наткнулся на труп. Это был первый увиденный им человек, который погиб не от поражающих факторов ядерного оружия.
Он висел на фонарном столбе, в паре метров от земли. С первого взгляда было ясно, что этот человек скончался не от асфиксии и уж точно не от перелома шейных позвонков. Умирал он страшно и медленно. Даже отсюда были заметны глубокие колотые и резаные раны, покрывавшие грудь и живот, а изодранные остатки одежды так пропитались кровью, что слиплись. Лица у человека не было. Вместо него синела сплошная гематома.
К истерзанному трупу была прибита гвоздями фанерная табличка с надписью «Мародер». Намек яснее ясного. Здесь не жаловали любителей присваивать чужое. Надо иметь это в виду. Но вряд ли это дело рук гражданской администрации. Не тот почерк. Если Данилов хоть что-то понимал в психологии людей, то беднягу прикончили его же соседушки, на зависть которым он слишком плотно успел набить свою кладовую, пока в городе существовал властный вакуум.
Он нахапал, а они, значит, не успели. Отсюда и праведный гнев. А его запасы они явно не сдали в пункт раздачи продовольствия, это уж к гадалке не ходи. Сначала, видимо, просили по-хорошему поделиться, затем, когда отказался, скопом линчевали, «раскулачили», а чтобы постфактум придать расправе видимость легитимности — вздернули. Их мотивы понятны. Вопрос в другом. Почему его до сих пор не сняли? Допустим, психологическое воздействие, гарантия от рецидивов. Как пугало на огороде. Но здесь же женщины, дети… Неужели за эти дни все настолько изменилось?
На улицах было не протолкнуться, Данилову приходилось лавировать в потоках людей как в московском метро в час пик. Но движение не походило ни на что известное ему. Оно не было обычным шагом горожан, спешащих по своим делам, или размеренным променадом туристов. Это больше всего напоминало суету муравьев в разоренной куче.
Люди не просто ходили по тротуарам или переходили улицы. Они толпились, роились возле костров. Целые группы то и дело снимались с насиженных мест и куда-то дружно уносились. В их перемещениях трудно было разглядеть признаки логики, если бы не один факт: все они шли в одну строну.
Несмотря на вечернее время, во всех окрестных домах горело всего несколько десятков окон. Даже если предположить, что этот свет был электрическим, происходил он не от городской сети. Мертвы были и уличные фонари, и единственный светофор, попавшийся на Сашином пути. Впрочем, в его работе необходимости не было — уличное движение отсутствовало в принципе. Чудовищный аромат наводил на мысль, что и канализация приказала долго жить.
Зато повсюду можно было увидеть костры, вокруг которых неопрятно одетые люди жили обычной жизнью бездомных изгоев. Они что-то обсуждали вполголоса, готовили пищу или кипятили воду, пили из пластиковых стаканчиков и алюминиевых кружек, а иногда и прямо из бутылок.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});