Корсар - Геннадий Борчанинов

огонь морской водой, остальные принялись сбивать пламя чем попало, не давая распространяться огню. Пожар на корабле, пожалуй, самое страшное, что только может случиться. Всё просмолено, всё из дерева, пеньки и парусины, и корабль может вспыхнуть, как спичка, сгореть за считанные секунды. Особенно, когда огонь достигнет крюйт-камеры и воспламенит порох.

Проклятый галеон с его салютом, будь он неладен. Если выживем — никаких больше салютов. Пушки только для битвы. Для приветствий — флажки, и ничего иного.

Пламя понемногу сбивали и заливали водой, наконец, пожар удалось потушить, но разрушения были по-настоящему пугающими. Взрыв словно вырвал целый кусок из корпуса бригантины, и даже в морских боях «Поцелуй Фортуны» подобных повреждений не получал.

Троих убило взрывом на месте, и их обезображенные трупы почти невозможно было узнать, но я помнил, кто находился на том посту. Гастон, Фелипе и Герард Ланге. Ещё нескольких побило осколками и щепками, пятеро были серьёзно ранены, и нам с Андре-Луи снова прибавилось неприятной работы.

Самое жуткое в этом было то, что я понимал, из-за чего всё это произошло. И помнил, что именно Гастон уронил тот ящик, а теперь именно он заряжал этот холостой залп.

А галеон, как ни в чём не бывало, продолжил свой путь, превращаясь потихоньку в белую точку на горизонте.

Глава 27

«Поцелуй Фортуны» остался на плаву, и даже все повреждения легко устранялись прямо в море, но запах мокрой гари, казалось, пропитал всё судно от киля до клотика, и нигде от него было не укрыться. Будто бы он напоминал о произошедшем, вселяя в нас неприятное чувство досады.

Команда плотников стучала топорами, заделывая дыры в корпусе, разбирая пострадавшие части и меняя обгорелые доски на свежие. Только запах никуда не девался, и погибшие, завёрнутые в парусину, лежали на палубе как безмолвное напоминание. Я, как лев в клетке, ходил от бушприта до кормы и обратно, не в силах успокоиться. Слишком много совпадений, слишком много нехороших происшествий, чтобы посчитать их случайностью.

Так я своему помощнику и заявил, когда мы закончили починку, а мертвецов, как полагается, похоронили в море.

— Это всё не случайность, — безапелляционно заявил я, едва мы вошли в кают-компанию.

— Всякое бывает, — пожал плечами Шон, но без особой уверенности.

— Бывает, но это уже перебор, — сказал я. — Люди гибнут. Калечатся. Это всё не просто так.

— И в чём, по-твоему, дело? — спросил он.

— В золоте, в чём же ещё, — фыркнул я. — Не факт, что мы вообще хоть куда-то дойдём, пока оно у нас на борту.

— Чушь, — произнёс Клешня.

— Ещё слово, Жак, и я вышибу тебе мозги, я не шучу, — прошипел я. — Прошу пока по-хорошему, заткнись.

Клешня вскинул брови, хмыкнул и вышел прочь, чтобы не испытывать ни моё, ни своё терпение.

— И что ты предлагаешь, Андре? — спросил Шон, когда наш штурман закрыл за собой дверь.

— Пока ничего. Избавиться от этого золота, и чем скорее, тем лучше, — сказал я. — Но если случится ещё хоть что-нибудь неожиданное, я прикажу бросить его за борт, чего бы мне это ни стоило.

Шон покачал головой.

— Команда тебе не простит, — сказал он.

— Знаю, — сказал я.

— Ты хоть уверен? Что это всё… Из-за него? Может, это и в самом деле просто череда неудач? — произнёс ирландец.

— Нет, не уверен, — признался я. — Но что-то мне подсказывает, что так оно и есть. Слыхал про индейские проклятия?

— Байки разные ходят, — пожал плечами Шон.

— Может, это именно оно и есть, — предположил я.

— Тогда, наверное, надо священника позвать, — хмыкнул ирландец.

— Чтобы он помахал кадилом и потребовал десятину? Я и сам так помахать могу, — фыркнул я. — Не думаю, что это поможет.

— Не богохульствуй, — нахмурился Шон.

— Да и где мы здесь найдём священника? Только в городе, а туда ещё надо дойти, тем более, что мы всё равно там с этим золотом должны расстаться, — сказал я.

Скептик и циник во мне говорили, что это всё пустые суеверия, дикарские предрассудки, что так не бывает. С другой стороны, я вспоминал, как вообще попал сюда, в семнадцатый век, и что такого тоже не бывает, но оно всё же случилось.

— Знаешь, дружище, по всему выходит, что это золото никому ещё добра не принесло. «Дофин», вон, вообще затопить пришлось, ты вот часто видал, чтобы молнией мачту поджигало? — сказал я. — Йохан с Гастоном тогда ящик уронили как раз, один теперь калека на всю жизнь, другой вообще в могиле. Да и пожар этот…

— Главное, не торопи события, — сказал Шон. — Ладрона бы этого порасспросить хоть.

— Даже видеть этого придурка не хочу, — буркнул я. — Он меня раздражает.

— Ой! Я же тебя терплю как-то! — хохотнул ирландец.

Я рассмеялся. Впрочем, в его словах, как всегда, был резон. Было бы не лишним узнать, что вообще происходило на «Дофине» до того, как молния в мачту стала кульминацией его пути, а топоры флибустьеров этот путь довершили. Может, там тоже началась чёрная полоса ровно после того момента, как золото погрузили в трюм. А ещё лучше будет расспросить простых матросов, которые часто знают и видят больше, чем капитан, носа не кажущий из каюты. Уверен, и на нашей бригантине происходит много такого, о чём я даже представления не имею.

— Я поспрашиваю, — сказал я. — И у Ладрона, и у остальных. Но мнение моё вряд ли поменяется.

— Хотя бы так, — пожал плечами Шон.

Наверное, зря я отправил капитана Ладрона на бак, к простым матросам, когда на бригантине пустовала пассажирская каюта, но мне казалось, что ему не повредит немного общения с простым народом. А теперь он наверняка запитал на меня смертельную обиду.

Я кивнул Шону, оставил «Поцелуй Фортуны» под его управлением, а сам отправился на нижнюю палубу, забитую народом и бездельничающими матросами с «Дофина». Само собой, и я, и боцман периодически пытались их озадачить какой-нибудь работой, но почти всегда безуспешно.

Нижняя палуба и сейчас походила на оживлённую площадь, народ хаотично сновал туда-сюда, ладно хоть авторитет капитана здесь уважали и передо мной почтительно расступались. Хотя бы не приходилось никого расталкивать локтями. Я пытался найти капитана Ладрона, но в