Солдаты Римской империи. Традиции военной службы и воинская ментальность - Александр Валентинович Махлаюк

(Amm. Marc. XVII. 9. 3). Возможно, что из солдатского языка было заимствовано и прозвище litterio, «учителишка, пустомеля», которое использовано в остротах, распространявшихся в адрес того же Юлиана при дворе Констанция (Ibid. 17. 11. 1): это слово, по свидетельству Августина (Epist. 118. 26), относится к солдатской лексике.

Необходимо подчеркнуть, что армия была специфическим сообществом, в котором существовали особые социальные связи и ценности. Среди них, как мы увидим ниже (глава VI), первостепенное значение имела приверженность узам воинского товарищества, что вполне определенным образом фиксируется и в языке. Так, Плиний Старший (NH. Praef. 1) сохранил лагерное словечко (hoc castrense verbum) conterraneus, «земляк», по поводу которого еще В. Герейс в рецензии на работу Й. Кемпфа заметил, что распространенность в военной среде слов с приставкой con- определенно указывает на значение товарищеских связей среди воинов[421]. Такая лексика, действительно, исключительно многочисленна и разнообразно представлена как в эпиграфике, так и в литературных текстах: commilito, coarmio, commiles, commanipularis, contiro, conturbenalis, commanuculus, conturmalis, conveteranus и т. д. Отметим также, что приверженность военных людей к ценностям своей профессии находила отражение и в ономастике: видимо, неслучайно среди военнослужащих пользовались популярностью такие имена, как Adiutor, Celer, Repentinus, Bellicus, Bellicianus, Victor, Praetorianus и т. п.[422]В качестве примера сошлемся на надгробную надпись из Паннонии, датируемую началом III в., которую сделали два брата на саркофаге своих родителей. Первого, служившего в качестве консулярского бенефициария во II Вспомогательном легионе, звали L. Antistius Bellicus, а второго, также занимавшего одну из канцелярских должностей, – L. Antistius Bellicianus, так же как и их отца, который служил в legio I Adiutrix[423]. В надписи из Регенсбурга (Castra Regina) упомянуты отец, ветеран из всадников III Италийского легиона, по имени Марк Аврелий Милиций, и его сын, носивший когномен Militaris (CIL III 5955). Правда, в надписи из Celeia (CIL III 15205 = AIJ, 82) один из двух братьев Тибериев Юлиев, декурион alae II Asturum имеет когномен Bellicus, тогда как второй – Civis. Можно предположить, что подобные когномены выбирались вполне сознательно, правда, далеко не всегда самими их носителями или даже родителями последних. Дело в том, что провинциалы, не имевшие римского гражданства и наделявшиеся им при поступлении в легионы, получали вместе с тем и римские tria nomina, а выбор последних, по всей видимости, зависел обычно от военных чиновников, занимавшихся соответствующим оформлением рекрутов. Некоторые армейские бюрократы в этом деле, вероятно, даже позволяли себе немного позабавиться, чтобы, проявив своеобразную фантазию, избежать досадной омонимии. На это обстоятельство обратил внимание Р. Ребуффа, анализируя ономастику солдат, несших службу в начале III в. в небольшом гарнизоне Голайя в Триполитании. Среди солдат (многие из которых были местного или восточного происхождения) нередки «республиканские» имена: Эмилий, Цецилий, Корнелий, Фабий, Манлий, Помпей, Октавий. Некоторые имена представляют собой любопытные комбинации, объединяющие воедино славные имена прошлого, как например, Эмилий Фламинин, Корнелий Аннибал или даже Туллий Ромул: в первом случае контаминируются два известных героя республиканского прошлого, во втором – имена полководцев двух противоборствующих сторон Второй Пунической война, а в третьем – двух римских царей[424].

Разумеется, суровый армейский быт обусловливал особые оттенки речевого обихода воинов, который был плебейски груб и бесконечно далек от рафинированной urbanitas, изобилуя ненормативной лексикой и непристойными выражениями. Не останавливаясь подробно на этой стороне sermo castrensis, обратим внимание только на один факт. Как показывают надписи на свинцовых пулях для пращи (glandes) из Перузии, сделанные во время войны Октавиана с Луцием Антонием (41–40 гг. до н. э.), солдаты в соответствующих понятиях выражали свое отношение к противникам, откликаясь таким специфическим образом на пропагандистские усилия своих вождей. Так, солдаты Антония сопровождают свои снаряды надписью: pet(o) Octavia(ni) culum («ищу Октавианов зад») (CIL I 682 = XI 6721, 7), а надпись их противников призывает Луция Антония, поименованного «лысым»[425], и Фульвию, жену Марка Антония, приготовить соответствующую часть тела[426]. Другие надписи еще более красноречивы по своему откровенному непристойно-эротическому содержанию[427]. Не требуется особого воображения, чтобы по этим случайным свидетельствам представить всю сочную палитру устной солдатской латыни.

Ясно, что римский солдат говорил языком отнюдь не изысканным, но образным и метким, подчас циничным, но выразительным. Римские легионеры были склонны к бахвальству и малопристойному юмору, но в то же время не были темной, замуштрованной массой и ценили вольное, острое слово не меньше, чем, скажем, наполеоновские солдаты[428]. Они жили в лагерях и походах, не понаслышке зная все суровые реалии армейской службы, но, по большому счету, принимали эту суровость, презирая неженок, пройдох и умников, высоко ценя те узы, что связывали их с соратниками и императором, к которому они могли иногда обратиться панибратски.

Не следует, впрочем, представлять себе римских военных людьми, абсолютно чуждыми всякой культуре и образованности. Очевидно, что сама армия императорского времени не была интеллектуальной и культурной пустыней[429]и не только вырабатывала собственную специфическую культуру, но и впитывала – по крайней мере в лице отдельных своих представителей – высокие культурные достижения римского общества. В подтверждение этого можно сослаться на стихотворные надписи двух центурионов из Бу Нджем и те выводы, к которым пришел на основе их анализа Дж. Адамс[430]. Из разных источников хорошо также известно, что многие центурионы и ветераны стремились дать своим сыновьям добротное образование (Horat. Sat. I. 6. 70–75). В надгробной надписи первой половины III в. н. э. из Анкары о сыне ветерана, носившем характерное имя Castrensis и умершем в возрасте 13 лет, говорится, что он был украшен всевозможным изяществом, умом и образованностью (παιδεία) (AE 1981, 784). В одном из писем на папирусе II в. молодой солдат благодарит своего отца за то, что тот дал ему хорошее образование (ὅτι με ἐπαίδευσας καλῶς), что позволяет ему надеяться на быстрое повышение[431]. Отмечено также, что среди военных была мода давать своим детям имена литературных героев, особенно из поэм Вергилия[432]. В биографии Кара, Карина и Нумериана автор, говоря об убийстве Диоклетианом префекта претории Апра, ссылается на рассказ своего деда о том, что Диоклетиан, поразив Апра, процитировал стих из «Энеиды». «Меня, – добавляет автор, – удивляет такой рассказ о военном человеке, хотя я знаю, что очень многие военные употребляют греческие и латинские выражения комических и таких поэтов… и сами авторы комедий, выводя на сцену воинов, заставляют их употреблять старинные изречения» (SHA. Car., Carin., Numer. 13. 3–5). Свидетельство, хотя и принадлежит отнюдь не авторитетному писателю, довольно любопытное, парадоксальным образом контрастирующее почти со всем, что говорится о культурном