Выход силой - Андрей Ерпылев

– В сотый раз повторяю, подследственный: имя, фамилия, отчество.

– Не помню…

– Не спать! Имя, фамилия, отчество?

Игорь ощупал языком зубы и тупо удивился, что все на месте. Ему-то казалось, что ни одного уже не осталось. Но ничего – шатаются, правда, но все целы.

Как ненавидел Игорь себя прежнего, наивного, пытавшегося помочь всем на свете. Ненавидел плотного, мордатого следователя в темно-синих галифе, наглухо застегнутом табачного цвета кителе с ромбиками в красных петлицах и в фуражке с краповым околышем и синей тульей. Фуражку следователь, перед тем как приступить к «активному воздействию», аккуратно вешал на стену, где для нее был предусмотрен отдельный крючок. А после этого подолгу, как хирург, с хрустом разминал пальцы рук и медленно натягивал черные кожаные перчатки. Перчатки нужны были, что следователь не ссадил себе кожу на костяшках.

Все в этом кабинете было Игорю ненавистно: массивный стол, заваленный папками личных дел, табурет, привинченный к полу, серые стены с коричневыми брызгами и потеками, происхождение которых было ему досконально известно. А больше всего он ненавидел трехцветный плакат на стене.

С плаката на Игоря сурово взирал и призывал к бдительности немолодой человек в черном костюме с галстуком и с красным бантом на груди – генсек Компартии Метрополитена товарищ Москвин. Его указательный палец был направлен прямо в лицо арестованного. Другая рука указывала на висевшую сзади табличку с надписью «Помни, враг не дремлет!»

Лицо следователя, который молотил, уминал, калечил Князева, Игорь видел не всегда. Следователь смотрел ему не в глаза, в куда-то в подбородок. Зато товарищ Москвин с плаката старался заглянуть заключенному в самую душу. И именно Москвина Игорь ненавидел изо всех сил. Хотелось подняться с табурета и харкнуть кровью в самодовольное лицо генсека. Но плакат висел недосягаемо далеко для тех, кого пытали.

– Имя, фамилия, отчество.

– Не помню…

– Откуда пришли?

– Не помню…

– Кем наняты?

– Не помню…

– Цель прибытия?

– Не помню…

Свинцовой тяжести удар по голове. Тьма. Тишина…

– За попытку шпионажа, диверсии и вредительства агент внешней разведки Рейха, – донесся откуда-то издалека механический, равнодушный голос, – обвиняемый Непомнящий приговаривается к высшей мере социальной защиты – расстрелу.

Страшную новость Игорь воспринял с облегчением.

Покой. Наконец он будет в покое.

А перед расстрелом, может быть, дадут хоть часок поспать по-человечески. Несмотря на вынесение приговора, пытка недосыпанием почему-то продолжалась.

Игорь в очередной раз потерял сознание.

В очередной раз выплыл из моря беспамятства. Он лежал на чем-то шатком, раскачивающемся, постукивающем.

– В соответствии с нормами социалистической гуманности, – слова долетали до него словно сквозь затычки из ваты, – расстрел заменяется заключением сроком на десять лет без права переписки…

– Где я?.. – прохрипел Князев, пытаясь разглядеть окружающих.

– Лежи, парень, – старческий голос был звучал сочувственно. – Лежи, пока лежится.

– Куда меня везут?

– В ад.

Почему мрачного мужика с искалеченной левой рукой звали Ельциным, Игорь не знал. Определенно, это была не фамилия – тут, в аду, никто никого ни по имени, ни по фамилии не звал – только клички. Была эта фамилия смутно знакома, но не более того. А спрашивать тут считалось дурным тоном. Не верь, не бойся, не проси – этот простой закон Князев уяснил сразу.

– Сухарь будешь?

– Буду, – Игорь взял с протянутой ладони Ельцина сухарик размером с фалангу большого пальца.

Заключенных постоянно перебрасывали с одного участка Красной линии на другой, и легких работ просто не было. Сегодня они разбирали завал, перегородивший один из туннелей, завтра им предстояло вгрызаться в неподатливый грунт, по миллиметру продвигаясь вперед, чтобы еще больше углубить ход, неизвестно куда ведущий. Послезавтра – вычерпывали воду, залившую катакомбы…

На станции зэков выводили только «по ночам», после отбоя, когда мирные обыватели уже спали в своих бараках – счастливые граждане Красной линии не должны были встречаться с заключенными. А самим зэкам перед входом на станции завязывали глаза, чтобы не шпионили.

Вот Игорь и посмотрел Большое Метро: туннели, туннели, ходки, ходки, вода, вода, грязь, грязь. Побои. Чудовища.

Работа для смертников находилась всегда, и трудно было понять, что легче – выковыривать из-под завала почерневшие трупы или долбить киркой перегородивший туннель камень, с отчаяньем видя, что все твои усилия пропадают втуне.

Свободными узники становились только во сне. Втиснувшись между боками соседей, жавшихся друг к другу, чтобы сохранить хоть толику тепла, Игорь проваливался в омут кошмара.

Во сне снова и снова оказывался на той проклятой улице, рядом с тем проклятым броневиком, но не бросался на помощь стремящимся в черный зев людям, а спокойно стоял и ждал, когда их поглотит темнота. А потом поворачивался и уходил. Уходил куда хотел. Здоровый, свободный, богатый… И просыпался от яростных пинков конвойных, с тоской понимая, что только что виденное было всего лишь сном.

Как оказалось, выжить можно и в аду.

Раны, пусть медленно, пусть не сразу, но зажили, кое-как срослись сломанные ребра и поврежденная рука. Выздороветь в таких концлагерных условиях, при скудной кормежке казалось немыслимым, но на Игоре заживало как на собаке.

Зарубцевались и шрамы на душе. Покрылись толстой коркой, мозолями. Игорь становился другим. Молодость кончилась в несколько месяцев… Хотя кто знает, сколько времени прошло на самом деле?

– Завтра на Охотный ряд повезут, – будто невзначай обронил Ельцин, отворачиваясь к стене. – Рухнуло там чего-то.

– И что с того? – названия станций теперь много что говорили старшине.

– Валить отсюда надо, – буркнул другой мужичок, пристроившийся с левого бока Игоря.

– Как?

– Каком кверху… – Ельцин говорил тихо, но внятно. – Там, на зеленой ветке, фашики окопались. Они-то ни за что нас красным не выдадут. У них своих тараканов хватает, но все же не здесь гнить заживо.

– Как свалим-то?

– Очень просто, – вступил второй заговорщик по кличке Хирург. – Там все ходами да норами изрыто, будто крот копал. А конвой усиливать не будут, чтобы зря не рисковать своими людьми.

Игорь задумался. Бежать отсюда хотелось отчаянно, но предложение, сделанное так просто, в лоб, за версту отдавало провокацией. А за попытку бегства тут все по накатанной схеме: короткое заседание «тройки», слепой туннель и пуля в затылок. Зато сдавшему потенциального беглеца полагалась усиленная пайка.

– А почему с этим ко мне? – спросил Игорь, когда последняя крошка сухаря растворилась во рту, оставив противный привкус плесени.

– Ха, – невесело хмыкнул Ельцин. – А то не знаешь, что про тебя говорят.

Договорить не получилось – вывели на работы, разлучили.

Игорь знал, что о нем болтают.

Фантастические, неизвестно откуда взявшиеся слухи превратили его не то в могучего колдуна, способного повелевать самыми опасными тварями, не то в мутанта, мало чем от тварей этих отличавшегося. Оттого и сторонились его остальные каторжники, но не пытались избавиться: всем было известно, что там, где находится Непомнящий, можно не опасаться визита незваных гостей из тьмы.

Узники давно заметили, что мутанты ни за что не решатся напасть на группу заключенных, если в ее составе работает Непомнящий. Сверкнут в темноте глазами, посмотрят, и исчезнут без следа. А ведь в других местах редкая ночь обходилась без нападения и стрельбы конвоя. Слухи об этом удивительном даре Игоря сделали его местной достопримечательностью. Сам он объяснял свое чудесное превращение встречами с чернильным чудовищем. В тот момент перед гибелью Меченого он словно умер и родился заново.

Ночью давешний разговор продолжился.

– Там, в катакомбах тварей этих – ужас, – зашептал Хирург. – Потому и конвой не увеличат, что мало желающих на верную смерть идти. А с тобой мы тихонько-тихонько…

– А если врут про меня?

– Тогда нам – амба, – сказал Ельцин.

– Я подумаю, – пообещал Князев.

И именно тут лязгнул засов железной двери, и голос казенно каркнул:

– Заключенный номер шестьсот тридцать девять, с вещами на выход!

Число «639» значилось на прямоугольной тряпице, нашитой на телогрейку Игоря. Он привстал на локте, беспомощно оглядевшись. Все-таки провокация? И вдруг в его шею уперлось острое.

– Тихо! – шепнул ему на ухо зэк. – Дернешься, пришью! Сдал, сука?

Игорь боялся шевельнуться: острие заточки давило на кожу рядом с сонной артерией. В голосе заговорщика скользило безумие. Игорь смог бы доказать, что никому ничего не говорил, но времени на это у него не было.

Одно движение и…

Не спавший Ельцин повернулся, перехватил кисть с острой железкой и отвел в сторону. Спас.