Выход силой - Андрей Ерпылев

– Полный кузов – это ж надо! – возбужденно сверкая стеклами противогаза, воскликнул товарищ Пинскер. – Наверное, выручку в банк везли…

– Вряд ли… – Меченый отобрал несколько пачек новеньких хрустящих стодолларовых купюр и деловито распихал по многочисленным карманам комбинезона. – Где такая дневная выручка могла быть? Похоже, из мелких банков в хранилище наличность свозили, чтобы не грабанули в суматохе. Я ведь те дни хорошо помню – все бешеные были какие-то. Но не довезли. На наше счастье.

Игорь, в отличие от старших товарищей, отнесся к находке куда более спокойно. Он, выросший на станции, где и денег-то толком не было, просто не представлял себе, как можно потратить такую уйму. Да и потратить все эти деньги можно было, лишь снова оказавшись на Черкизоне. В Новом Вавилоне, против которого Игорь восстал. В городе, где соглядатаи Ланисты скрутили бы его в считаные секунды.

Странное это было богатство… Как во сне, бывает, увидишь, что набрел на склад с патронами, и понимаешь, что это сон, но все думаешь перехитрить сам себя, и так аккуратно проснуться, чтобы все это сокровище за собой из сна в настоящий мир вытащить. Так и сейчас: вот, вроде бы, Игорь богат – а состояние это никак использовать не получится.

И сейчас он с любопытством, как ребенок фантики, просто раскладывал разноцветные купюры по номиналам, искал в этих пасьянсах недостающие, менял старые и потертые бумажки на новенькие…

Но Меченый и Пинскер мечтали вовсю. Вслух.

– К черту и Красную линию, и товарища Москвина! – на бледных скулах старого цвели нездоровые красные пятна, руки тряслись. – В Ганзу, только в Ганзу! Только там можно найти достойное применение этой наличности! Надо только на патроны обменять, нагрузить ими караван, и… Как в Черкизон-то попасть?

– С таким-то баблом? – рассмеялся наемник. – Нас с таким баблом на Черкизоне с распростертыми объятиями примут! Славный город – Черкизон. Одна идеология – деньги! Вернемся, выйду на хозяев, забашляем чуть-чуть – и живи себе до следующего конца света! Деньжищ еще останется… А потом наменяем себе патронов – и куда хочешь можно! Целый мир, все метро в твоем распоряжении, Гладиатор! – тряс он за плечо Князева. – Набивай карманы, не жди!

Но чем больше они веселились, чуть ли не пускаясь в пляс вокруг полного сокровищ броневика, тем хуже становилось Игорю. У него давно уже болела голова, и с каждой минутой боль все усиливалась. В виски и глубже вонзались острые длинные иглы, рябило в глазах, сохло во рту. Мучительная боль напоминала о чем-то знакомом, испытанном совсем недавно, но воспоминание порхало на грани восприятия и ускользало, стоило только приблизиться. И очень мешал галдеж веселящихся спутников…

– Яхту куплю! – нес уже откровенную околесицу Меченый. – На Багамы! На Канары! Дачу на Рублевке! В Монте-Карло!

– В Баден-Баден, – вторил ему Пинскер. – В Лас-Вегас!

– Поедем в казино, Гладиатор? – наемник тормошил вялого Игоря за плечи, совал ему в лицо пачки банкнот. – Рулетка, виски, девочки полуголые!..

– Какое казино, – слабо сопротивлялся тот. – Нет давно никаких казино. Очнись, Меченый!

– Как нет? Ты ослеп что ли? Вон оно! Видишь, как лампочки мигают?

Рука в рваной перчатке указывала на стену дома, туда, где рядом с полускрытым плющом провалом давным-давно разбитой витрины, на одной петле висел скелет некогда стеклянной двери.

«Где он лампочки-то увидел?..»

– Идем, Гладиатор! Завьем горе веревочкой! Сто тыщ на красное! – возбужденно орал наемник. – Двести на черное!

А Пинскер, прижав к животу охапку купюр, уже семенил на полусогнутых ногах к «пещере», бормоча под нос что-то невразумительное.

«Что они – с ума посходили? – боль под черепом стала невыносимой, перед глазами вспыхивали и гасли цветные круги, голова казалась наполненным кипятком резиновым шариком. – Чокнутые!..»

Он грубо вырвался из рук Меченого и тот, оскалившись в своей страшной улыбке, махнул на него рукой, в два прыжка догнав «вождя». Витрина перед ними напоминала непроглядно черный вход в туннель. Темнота, сконцентрировавшаяся в нем, казалась плотной и материальной. Живой и зловещей. Казалось, еще чуть-чуть и она перельется через границу оконного проема и польется на загаженный асфальт, расплываясь уродливой шевелящейся кляксой, жадно тянущей щупальца к покорно приближающейся к ней жертве…

Эта мысль будто повернула какой-то выключатель в одурманенном болью мозгу Игоря. Колодец. Решетчатый настил. Поднимающаяся из глубины чернильная клубящаяся поверхность… И острые иглы боли в мозгу.

– Стойте! – заорал он вслед товарищам, почти добравшимся до черного зева окна. – Нельзя туда! Там смерть!..

Отшвырнув разноцветные банкноты, он ринулся вперед, думая лишь об одном: догнать, не дать им шагнуть в черную пустоту.

Он успел. Успел схватить Меченого за плечи, остановить…

И полетел на асфальт от удара локтем под дых.

– Стой… – прохрипел он, втягивая через фильтры ускользающий, внезапно ставший разреженным, начисто лишенным кислорода, воздух. – Нельзя…

Пинскер замешкался, деньги дождем сыпались у него из непослушных рук, и он все пытался собрать ускользающее свое богатство, топчась на месте. А Меченый уже перешагнул через низкий бордюр, мгновенно исчезнув в непроглядной мгле, словно канул в омут.

«Гранату, гранату туда…»

Рука скользнула по поясу и не наткнулась на подсумок. Тогда, все так же лежа на боку, Игорь сорвал с плеча автомат и ударил длинной очередью в черную отверстую пасть неведомого чудища. Закусив до крови губу, он давил и давил на спуск, пока «калашников» не захлебнулся, опустошив магазин до последнего патрона.

С каждым выстрелом мучительные иглы в мозгу укорачивались, становились тоньше, безобиднее, а боль превращалась в щекотку и исчезала.

А рядом, на ворохе денег сломанным манекеном лежал товарищ Пинскер. Игорь перевернул его на спину и увидел сквозь затуманенные окуляры противогаза, как трепещут под опущенными веками его глаза. Жив!

Приближаться к черному логову за разбитой витриной было мучительно. Больше всего Князев страшился увидеть там тело командира, прошитое его, Игоря, пулями.

Но Меченого за бордюром витрины, утыканном осколками толстого стекла, не оказалось. Зато все пространство аптеки, насколько хватало глаз, было устлано мириадами белых костей. Еще одно кладбище…

Кладбище иллюзий. Игорь рывком поднял на ноги слабо соображающего «вождя» и волоком потащил его прочь от западни, даже не оглянувшись ни разу на приманку, на рассыпанные вокруг, словно осенние листья листья, суррогаты человеческого счастья…

Пинскер пришел в себя, когда проклятый броневик остался далеко позади. Казалось, он ничего не помнил после того, как они втроем покинули подземелье и все озирался вокруг, спрашивая про сгинувшего Меченого. Что ему мог ответить Князев?

Завидев букву «М» над входом на станцию Преображенская площадь, Пинскер страшно оживился.

– Человеком тебя сделаю! – покровительственно хлопал он Князева по плечу. – Я тут ого-го. Кое-чего стою. Акция провалилась? А что акция? Обстоятельства непреодолимого характера. Без поражений не бывает побед. Придется побороться, конечно… Но ты ведь подтвердишь, что я действовал правильно? Подтвердишь?

Тот момент, как они оказались в метро, Игорь помнил нечетко. Выпало что-то из его памяти. Будто бы кто-то сбил его с ног, вырвал из рук оружие… И еще удары, в том числе по голове, огненные вспышки боли, негодующий тенорок Пинскера где-то на границе восприятия… И благословенная непроницаемая чернота. Мягкая как одеяло и покойная…

Окончательно очнулся он в камере. Маленькой, совсем не похожей на ту, памятную. Нет, не маленькой – крошечной. Шаг на полтора. В этом бетонном шкафу нельзя было лечь и даже сесть толком – можно лишь неудобно подвисать, упираясь спиной в неровную ледяную стену, а коленями и лбом – в противоположную. И он снова провалился в тревожный полусон, чтобы вскоре проснуться от мучительной боли в шее и спине. И голове опять крутилась полузабытая детская считалочка: «Два-три, три четыре – мы одни в пустой квартире. Семью восемь, три-пять, я иду тебя искать…»

А потом начались многочасовые допросы:

– Имя, фамилия, отчество.

– Не помню…

– Откуда пришли?

– Не помню…

– Кем наняты?

– Не помню…

И снова побои, на которые он, прикованный наручниками к табурету, не мог ответить. Короткое беспамятство, приводящий в чувство укол и снова допрос…

Как же хотелось спать! Упасть прямо на пол пыточной, прижаться щекой к грязному бетону, словно к пуховой подушке, и смежить веки. Когда же он в последний раз спал?..

Мощный удар в челюсть, черная вспышка боли, вкус свежей крови во рту… Привычный уже солоноватый вкус…

– В сотый раз повторяю, подследственный: имя, фамилия, отчество.