Место под солнцем - Полина Дашкова

— Костенька, не забудь побриться, все-таки к генералу идешь.

— Обязательно, солнышко. — Он поймал ее руку, прижал к губам теплую ладошку, пахнущую дорогим туалетным мылом.

Маргоша крутанулась на каблуках перед большим зеркалом в спальне, оглядела себя с ног до головы, осталась вполне довольна, тряхнула распущенными огненно-рыжими волосами и умчалась. В спальне остался запах духов, каких-то новомодных, незнакомых. Маргоша любила духи и постоянно их меняла. Эти новые пахли острой свежестью, юностью, мокрым клевером.

Покряхтывая, тяжело откашливаясь, он вылез из-под одеяла и встал перед большим зеркалом. Свет пасмурного утра как-то особенно беспощадно подчеркивал морщинистые мешочки под глазами, нездоровую отечность, которая в последнее время появляется после сна. Гадкая штука старость. Брюшко, поросшее седой шерстью, можно еще подтянуть, особенно если не забывать о гимнастике. Жирноватые, дряблые плечи можно расправить, вот так, глубоко вздохнув. Однако с каждым днем все трудней держать себя в форме.

Калашников взглянул в глаза своему отражению, и стало неловко. О чем он думает? Такое горе, убили Глеба, мальчик еще не похоронен, единственный сын… Надя лежит с обострением гипертонии, а он, старый дурак, крутится перед зеркалом, жадно втягивает ноздрями запах духов Маргоши.

У Нади, у матери своего единственного сына, он так и не удосужился побывать за эти дни. Послезавтра похороны, и придется встретиться. Никуда не денешься. Придется говорить какие-то слова, смотреть в глаза.

Калашников зябко передернул плечами и отправился в душ. Сначала очень горячая вода, почти кипяток, потом ледяная. И так несколько раз. Отличная гимнастика для сосудов. После контрастного душа чувствуешь себя лет на десять моложе. Кожа становится свежей, розовеет, отечность проходит. Уже не так противно смотреть на себя в зеркало.

Когда он налил себе кофе, зазвонил телефон. Услышав голос администратора с киностудии, Калашников удивился.

— Константин Иванович, передайте, пожалуйста, Маргарите, сегодня съемка не в двенадцать, а в половине второго.

— Хорошо, обязательно передам, — проговорил он бодро и зачем-то добавил:

— Она еще спит.

Положив трубку, он отхлебнул из чашки слишком большой глоток, поперхнулся, закашлялся. Кофе был горячий, обжег гортань, из глаз брызнули слезы. Калашников кашлял и не мог остановиться. На миг ему стало страшно. Вот так, поперхнувшись, умер его отец. Никого не было рядом, кусок хлеба попал старику в дыхательное горло.

Но кашель отпустил. Константин Иванович отдышался, достал из холодильника нераспечатанную пачку апельсинового сока, налил себе полный стакан. От ледяного сока стало легче.

«Нет, — сказал он себе, — я не буду нервничать и сходить с ума. Наверное, у нее какие-нибудь дамские дела, парикмахер, косметичка, портниха, вязальщица… Мало ли? Мы ведь с самого начала договаривались, что она не обязана отчитываться по мелочам: куда пошла, во сколько вернется. Никакой ревности. В нашей ситуации ревность непозволительна: только пусти ее в душу — сожрет. Я верю своей девочке, как самому себе. Она меня не предаст».

Когда он шел от подъезда к гаражу, перед ним словно из-под земли выскочил молодой человек отвратительной наружности. Длинные сальные космы грязно-желтого цвета, зеленый кожаный пиджак, розовые кожаные брюки, противно обтягивающие пухлые короткие ляжки, огромная серьга в ухе — стекляшка, фальшивый бриллиант.

— Константин Иванович, здравствуйте! — Микрофон ткнулся ему прямо в губы, рядом с зелено-розовым кожаным придурком выпрыгнул из-под земли еще и оператор с телекамерой. — Несколько слов для еженедельной передачи «Чумовой стоп-кадр». Как вы себя чувствуете? Подозреваете кого-нибудь конкретно? Ходят слухи, что ваш сын переживал любовную драму… За час до убийства он подрался с любовником своей жены… Что вы можете сказать по этому поводу?

— Вон! — громовым голосом завопил Калашников. — Пошел вон!

Из будки возле крытого гаража уже вылезал сонный охранник.

— Уберите их отсюда! Сейчас же! Сию минуту! — кричал Константин Иванович.

Впервые за многие годы, а возможно, и за всю жизнь, великий актер не владел собой. Боль, копившаяся в душе с той минуты, когда он узнал, что сына больше нет, вдруг вырвалась наружу, затопила все вокруг. Исчезли кожаный наглец с микрофоном, оператор с камерой, охранник в камуфляже, рифленые ворота гаража. Мокрый асфальт поплыл под ногами, дождь бил в лицо и становился горько-соленым. Константин Иванович плакал.

Не замечая ничего и никого вокруг, он добрел до своей синей «Тойоты», долго не попадал ключом в замок. Оказавшись наконец в салоне машины, он упал лбом на баранку руля.

Охранник давно отогнал репортера и оператора. Подойдя к машине, он осторожно постучал в стекло.

— Константин Иванович, вам плохо? Помощь нужна?

— Нет, — Калашников повернул к нему заплаканное лицо, — спасибо, Геннадий, уже все нормально. Просто сорвался из-за этого ублюдка… — Всех бы их к стенке… суки, журналюги! — Охранник смачно сплюнул и сочувственно покачал головой.

Калашников вытер глаза платком, громко высморкался и завел мотор. Он уже опаздывал к Уфимцеву.

Генерал встретил его в тельняшке и потертых джинсах.

— Держись, Костя. Мы с гобой старая гвардия, обязаны держаться.

Полная свежая генеральша Клара Борисовна хлопотала на кухне. Она вышла в прихожую поздороваться с гостем, чмокнула старого актера в щеку. От нее уютно пахло тестом, ванилью, жаром духовки.

— Ты как, Константин, мучное позволяешь себе иногда? — спросила она. — Я плюшки затеяла к чаю.

— Позволяю, — слабо улыбнулся Калашников, — спасибо, Кларочка; Как у вас хорошо, ребята, прямо душа отдыхает.

— Да, — кивнула Клара, — у нас хорошо. Живем дружно, вот уже тридцать пять лет.

Это прозвучало как язвительный, неуместный намек. Генерал покосился на супругу и чуть нахмурился.

После развода с Надей и женитьбы на Маргоше многие жены старых приятелей осудили Константина Ивановича, называли его поступок предательством, пророчили ему ветвистые рога.

— Он еще наплачется со своей фифой, ей ведь не я нужен, а имя, деньги, положение, — говорили стареющие жены своим молодящимся, легкомысленным мужьям.

Калашников знал, что Клара Борисовна Уфимцева открыто заявляла:

— Ноги этого сукина сына в моем доме не будет. Поганец, старый гульбун?

Первое время после развода Надю активно приглашали в гости, жалели, с удовольствием при ней обливали грязью «эту мерзавку, соплячку» Маргошу, клялись, что никогда с ней даже не поздороваются.

Но постепенно безнадежные Надины глаза и ее скорбное молчание надоели. С Надей было скучно, она совсем сникла и, по мнению многих, опустилась, перестала за собой следить, позволила себе растолстеть, постареть. А так нельзя. Стали говорить, что отчасти она сама виновата, надо было что-то делать, держать себя в форме. Да, трудно, с каждым годом все трудней. Но никуда не денешься. Надо оставаться женщиной и в пятьдесят, и в шестьдесят, хитрить по-женски, бороться за мужа, и вообще в семейных делах редко бывает, что один полностью прав, а другой кругом виноват.

Постепенно эта неприятная история потеряла остроту, обсуждать ее стало неинтересно. О Наде потихоньку забыли, к Маргоше привыкли. Константин Иванович водил ее с собой повсюду. Она умела нравиться даже женам старых приятелей Калашникова. Чудесная девочка, такая обаятельная, непосредственная, живая… И все-таки Клара Уфимцева не удержалась, спросила:

— Как Надя?

— Плохо, — вздохнул Калашников, — у нее был гипертонический криз.

— Если нужна помощь, ты скажи, ведь горе-то какое! Я позвоню ей обязательно.

— Спасибо, Кларочка.

— Ох, плюшки-то мои! — спохватилась генеральша и убежала на кухню.

Уфимцев и Калашников прошли в гостиную. На журнальном столе уже стояли маленькие рюмки, бутылка французского коньяка, ваза с фруктами.

— Ну что, Костя, давай по маленькой?

— Не могу, Сережа, я за рулем.

— Чепуха. Вызову шофера, отвезет тебя. Не думай об этом. Надо Глеба помянуть.

Выпили молча, не чокаясь. Генерал коротко вздохнул и выжидательно посмотрел на Калашникова.

— Сережа, я бы хотел, чтобы ты взял под контроль расследование, — начал Константин Иванович, — скорее всего это заказное убийство. Но следователь не исключает и другие версии, так сказать, личного порядка. Ревность, месть и прочая ерунда. Ты сам знаешь, ситуация в нашей семье непростая. Мне бы не хотелось выносить сор из избы.

— Кому ж нравится сор-то выносить? — горько усмехнулся генерал. — Ты у нас знаменитость, к тому же депутат. Да и Глебушка, царствие ему небесное, не последним был человеком. Я понял тебя. Костя.

Калашников машинально отметил про себя, что в последнее, время генерал все чаще поминает Господа и царствие небесное. А еще недавно был воинствующим атеистом. Что ж, надо идти в ногу со временем и следить за административной модой. Бывшие партийные чиновники, еще вчера боровшиеся с «религиозными пережитками», сегодня красят яички на Пасху, крестят внуков, отпевают умерших родителей, приглашают батюшек освящать свои особняки и «Мерседесы», рестораны и магазины. У кого они есть, конечно.