Год в поисках "Ва". История одной неудавшейся попытки стать настоящей японкой - Карин Мюллер

Я чувствую сильную боль в груди, мне больно дышать, как при бронхите. Я не могу даже плакать. Мне хочется выбраться из своего тела — может, хоть это поможет убежать от одиночества, которое следует за мной по пятам и так невыносимо, что невозможно даже вздохнуть.

Что-то касается моей ноги. Я цепенею. Мне не страшно; я просто не могу допустить, чтобы кто-то сейчас увидел меня в таком состоянии. Прогоняю с лица муку и боль, улыбаюсь и оборачиваюсь. Никого. Я выжидаю. Вдруг под ивой шевелится тень — бродячий кот со сломанным хвостом, кожа да кости. Он настороженно смотрит на меня, при малейшей опасности готовый пуститься в бегство. Ведь только что сам терся о мою ногу! Шепчу «кис-кис» и протягиваю руку. Кот не двигается. Немигающие глаза недобро смотрят на меня. Наконец бросаю руку и отворачиваюсь. Проходит 10–20 минут. Тут что-то касается моих пальцев. Это прикосновение наполняет меня такой нежностью… Кот ходит туда и обратно и с каждым разом задерживается у руки подольше; моторчик урчит под ладонью. Он садится рядом. И когда моя рука касается чего-то живого, мурлычащего, мне вдруг становится так тоскливо, что кажется, сердце не выдержит.

Кот запрыгивает на скамейку и сворачивается клубком. Он закрывает глаза, постепенно засыпаю и я.

Когда просыпаюсь, кота уже нет, а высоко в небе сияет луна.

Глава 11

Барабанный бой не смолкает уже несколько часов. Бум-бум, бум-бум — как армия, марширующая на войну. Барабанщики одеты в белые платья с разноцветными кисточками, на спинах висят звериные шкуры. Они поют гортанные сутры[33] и ходят по песку медленными кругами. Но сильнее всего на меня действуют барабаны: слыша их неустанный ритм, я цепенею. Он эхом отдается у меня в груди.

Я попала к членам ямабуси — древней горной секте аскетов, насчитывающей 14 столетий. Их религиозные верования сочетают в себе элементы буддизма, синтоизма и фольклорных мифов. Сектанты верят, что могут пройтись по горячим углям. Поэтому я и приехала посмотреть на них сегодня. Между храмом и детским садом разбили широкую земляную площадку. Я приехала пораньше и успела застать малышей на качелях и каруселях.

Но сейчас игровая площадка опустела, смех умолк, а в храме темно.

Постепенно вокруг площадки собирается толпа. В основном это старики, фермеры, которые выросли в деревне и всю свою жизнь по весне взывали к горным богам о хорошем урожае. У них морщинистые лица и кустистые жесткие брови, которые вполне способны укрыть от дождя. У местных женщин сутулые спины и ноги колесом — сказывается многолетний труд на рисовых полях, некоторые приводят с собой внуков в тщетной попытке сохранить умирающий образ жизни.

Старший ямабуси окунает в кипящий котел бамбуковую ветвь и обмахивает собравшихся. Я инстинктивно пригибаюсь, а старики смиренно подставляют головы обжигающим каплям.

«Чистых сердцем вода не обжигает», — шепчет моя соседка.

Я киваю и притворяюсь, что не обожглась. Хотела бы я знать, какое место отведено мне между святыми и грешниками по шкале ямабуси.

Ямабуси пускают по рядам большой чан настоянного на хризантеме саке (оно якобы продлевает жизнь) и бросают в толпу игральные карты (на удачу). И то и другое нам сегодня пригодится — ведь нам тоже предстоит ступить на раскаленные угли.

Если честно, я настроена скептически. Японцы не славятся любовью к отчаянным поступкам. Я никогда не видела, чтобы японец переходил дорогу на красный свет. Они даже в кино не ходят в одиночку. И пятки у них мягкие, как бумажные салфетки. Трудно представить таких неженок и перестраховщиков прогуливающимися по горячим головешкам!

Я решаю увильнуть от второго сеанса опрыскивания святой водой и на цыпочках пробираюсь к храму. Рабочие усердно складывают из дров пирамидку высотой в 6 футов.

«Бук?» — интересуюсь я с деланным безразличием. Может, пирамидка из мягкой древесины, на самом деле не такая уж и горячая?

«Нет», — отвечает костровой и ударяет дубиной о землю. Удар глухой и тяжелый.

«Это клен». Он рассказывает, что трещины в древесине специально заделывают сухими сосновыми иглами, чтобы горело так горело, как погребальный костер.

«Будете ходить по головешкам?» — спрашивает он. Я киваю, и он угощает меня саке из фляжки. Я не отказываюсь. Счастливую карту я так и не поймала, а храбрость мне не помешает, садимся и пьем до самого захода солнца.

«А вы сами не пройдетесь по уголькам?» — спрашиваю я.

Он смеется и качает головой. «Ну уж нет».

Я прикладываюсь к саке.

В 8 часов фляжка опустела. Мой новый друг смотрит на часы и направляется к пирамидке из дров. Сосновые иглы вспыхивают с громким шипением. Пламя взвивается на 20 футов, ошеломленные зрители пятятся назад, неожиданно ошпаренные жаром. Кое-кто вдруг делает вид, что у него срочно появилось дело, и бежит к автомобильной парковке.,

Барабанщики возобновляют бой. Двое ямабуси поджигают факелы и начинают кружиться в танце. Низкие мужские голоса затягивают мантру в ритм плавным шагам. Горящие факелы описывают в темноте дуги, кольца и спирали, похожие на переплетающихся змей. Их движения гипнотизируют.

Проходит 10 минут, а может, час. Когда я наконец опускаю глаза, то вижу тускло-оранжевое мерцание в груде остывающего пепла. Ямабуси выстраиваются в линию и со спокойной решимостью проходят по углям. Зрители приближаются к площадке с гораздо меньшей уверенностью. Когда приходит моя очередь, углей уже почти не остается, а те, что остались, чуть теплые и нежно щекочут ступни. Я оборачиваюсь и смотрю на тех, кто идет за мной. Мать считает до 10 и переходит площадку за руку с 8-летней дочкой. Их лица сияют от гордости и страха. Бизнесмен с портфелем в руке смотрит прямо перед собой и с деловым видом ступает вперед — как будто переходит улицу в час пик. Старушка медленно шаркает ногами, опершись о трость, с совершенно невозмутимым лицом, как будто прогуливается по проселочной дороге. Преодолев площадку, все радуются так, словно только что взошли на Эверест.

Все вдруг кидаются к соседнему зданию. В окне второго этажа появляются ямабуси с ветхими картонными коробками в руках. Море рук отчаянно вытягивается к небу. Ямабуси молча бросают в толпу пригоршни маленьких, похожих на перышки предметов. Может, это священные реликвии? Благословенные амулеты, которые надлежит принести к алтарю предков? Лишь через пару минут мне удается разглядеть одну из удачливых зрительниц, которая крепко прижимает к груди награду и убегает прочь. Священным амулетом оказываются обычные картофельные чипсы.

По дороге домой я думаю о ямабуси. Если честно, я немного разочарована, что не увидела, как они тушат сигареты о чувствительные участки кожи и карабкаются по лестнице из заточенных кинжалов. Я-то ожидала увидеть нечто сверхъестественное, пусть даже ради этого пришлось обжечь пятки. Но как ни странно, «человечные» ямабуси кажутся куда более завораживающими. Завтра они наденут строгие костюмы и станут неотличимыми от обычных служащих, но что скрывается под этой маской? Мне всегда нравились люди, ведущие тайную жизнь.