Люди, принесшие холод. Книга 1 - Вадим Нестеров

Именно поэтому к Дасангу Волынский отправил своего лучшего агента — Василия Бакунина.

Как и ожидал Бакунин, главной проблемой стал даже не Дасанг — честно говоря, его старшинство в этой ветви потомков Аюки становилось все более и более номинальным. Самая большая сложность оказалась в том, чтобы уговорить Нитара Доржи. Причем дело усугублялось еще одним обстоятельством — незадолго до смерти Аюки Нитар Доржи и его брат Баксадай Доржи собрались креститься, о чем и заявили русским властям. Нитар Доржи потом, что называется, «включил заднюю», а вот Баксадай и впрямь крестился. Причем не где-нибудь, а в Петербурге, и крестным его стал сам государь-император Петр Великий, а у зайсанов новоявленного православного Петра Тайшина восприемниками выступили князь Меньшиков и другие сановники из ближайшего окружения Петра. Новокрещен недавно вернулся в родные улусы и дисциплинированно откочевал со своими людьми за линию. А среди калмыков покатился слушок, что за линию всех гонят неспроста — дескать, на самом деле русские решили всех калмыков окрестить, для того и зовут в ловушку.

Работать с Дасангом и Нитаром Доржи Бакунину было трудно. Да, они соглашались помириться с братьями и раздать им в качестве откупного кому 800, кому 200 кибиток. Всем обиженным, даже Данжин Дорже и Бату, хотя эти двое уж точно ничего не заслужили своим поведением. Но вот идти за линию отказались наотрез — Нитар Доржи опасался, что его повесят за обман с несостоявшимся крещением, всех его людей крестят силой, да еще и отберут все захваченные им во время смуты улусы.

Бакунин, обладавший неплохими дипломатическими способностями, долго уверял калмыка, что насильственное крещение противно духу православия и никто этого делать не будет, тем более — наказывать за отказ от крещения. Недоверчивый Нитар Доржи потребовал, чтобы Бакунин побожился и дал страшную клятву в том, что все его уверения — правда.

Бакунин, поставив на кон весь свой авторитет, годами наработанный у калмыков, клятву дал.

Вскоре после этого Дасанг и Нитар Доржи прикочевали от Астрахани к Царицыну, и, заручившись еще и словом губернатора Волынского, вошли внутрь линии.

ГЛАВА 18. Бешеный царевич

Как ломается жизнь человека — разом и с хрустом, как попавшая под ногу в лесу сухая палка?

Наверное, у каждого по-разному.

У нашего героя это произошло не то чтобы очень неожиданно, но как-то обидно. Произошло тогда, когда он был в зените, когда его профессионализм достиг максимума.

Мы оставили Бакунина в тот момент, когда он, пусть на пределе и на нерве, но все-таки решил сложнейшую дипломатическую задачу — может быть, самую сложную из тех, что ему доводилось решать. Он выполнил поручение губернатора и помирил Нитара Доржи с братьями, уговорил его откочевать внутрь линии. Правда, и ставка, которую ему пришлось сделать, была велика — за то обещание, что он дал «бешеному царевичу», спросить с него могли полной мерой. Но нашему герою было всего 25 лет. Он добился того, о чем мечтал, его карьера шла в гору, Василий Бакунин считался лучшим в своем деле и большие люди вроде губернатора Волынского уважительно звали его по отчеству. О чем еще можно было мечтать? А смерть… Ну кто, если честно, в 25 лет всерьез верит в собственную смерть?

Однако вскоре о ней пришлось задуматься. Дело в том, что дела внутри линии у Нитара Доржи не заладились. Сначала он прослышал, что русские усиливают линию войсками — и это была чистая правда. Линия была «заступлена» драгунскими полками бригадира Андрея Витерания, кроме того, в то же время в Царицын с несколькими тысячами малороссийских войск прибыл полковник Еропкин. Вывод Нитара Доржи был однозначен — калмыков зачем-то запирают в русских пределах. Непонятно зачем, но уж точно ни для чего хорошего.

Масло в огонь подлил и крестившийся братец Баксадай Доржи. Общение с царственными особами явно вскружило ему голову. На встрече с родными братьями Дасангом и Нитаром Доржи, которая состоялась вскоре после прибытия их в русские пределы, новоявленный христианин Петр Тайшин, напившись, расхвастался и принялся в красках расписывать свое светлое будущее. Мол, сам его крестный, государь-император всероссийский, твердо пообещал построить для крестника недалеко от Астрахани персональный город, в котором крещеные калмыки смогут зимовать, а летом кочевать, где хотят. А если кто из калмыков слово супротив скажет — он того по зубам! А если кто посмеет в ответку дать, на того он, князь Тайшин, нашлет калмыцкие и русские войска. Потому как «дан ему такой императорский указ, чтоб изо всех волжских городов и с Дону войсками, сколько когда он потребует, чинить ему, Тайшину, вспоможение»[85].

Ну, насчет «слова никто поперек не скажет» его разубедили быстро. Если у выкреста открывшиеся перспективы голову вскружили, то у Нитара Доржи они ее просто с резьбы сорвали. Его худшие предчувствия оправдывались одно за другим, и сомнений больше не было — калмыков заманили в ловушку, чтобы всех крестить насильно, власть над ними отдадут крестившемуся братцу, а сделать ничего нельзя — они заперты в линии.

Ну, а раз так, то можно, по крайней мере, спросить ответа с троицы предателей — крестившегося братца, клятвопреступника переводчика Бакунина и упыря-губернатора Волынского.

Первым ему под руку подвернулся один из зайсанов православного брата, звавшийся раньше Тунгулак, и ставший недавно крестником графа Гаврила Головкина. То, что его крестный отец был канцлером Российской империи, ничуть не помогло Тунгулаку в волжских степях. В степи вообще правит не канцлер, а право сильного — Нитар Доржи ему походя «кинжалом голову прорубил и бок пропорол». Затем настала очередь первого из предателей. Нитар Доржи буквально через несколько дней после памятного разговора совершил молниеносный налет на стойбище православного братца, и новоявленный российский князь спасся чудом. Предупрежденный родственником, он бежал буквально за пару часов до нападения, бросив не только приставленного к нему православного иеромонаха, но и собственную жену — оба они стали пленниками Нитара Доржи. А Петр Тайшин оказался, естественно, у русских, в городе Дмитриевске, откуда был привезен в Царицын, к губернатору Волынскому.

Губернатор сильно встревожился — только калмыцкого восстания в русских землях ему и не хватало! Сейчас, в самый драматический момент, когда приемник Аюки еще не выбран!

И он поступает так, как уже привык поступать в подобных случаях в последние несколько лет: отправляет в улусы разведать обстановку своего лучшего агента, переводчика Василия Бакунина. Бедный губернатор и не подозревал, что лучшего способа остаться без главного советчика в калмыцких вопросах трудно было и придумать.

Я не знаю, о чем думал Василий Бакунин, когда ехал в калмыцкие стойбища. Был ли он встревожен, подозревал ли, чем может обернуться для него эта поездка? Скорее всего — догадывался. Не мог не догадываться, слишком хорошая была у него сеть информаторов. Но приказ есть приказ.

К тому же — 25 лет. 25 лет это, почтенные читатели, возраст, когда мужчина входит в полную силу, но жизнь еще недостаточно повозила его лицом по дорожному покрытию, чтобы научить разумной осторожности. Не случайно именно между 20-ю и 30-ю подавляющее большинство мужчин впервые серьезно обжигает крылья.

В один погожий летний день в юрту Нитара Доржи вошел русский переводчик, и, как всегда, любезно поздоровался на прекрасном калмыцком языке.

О том, что было дальше, он вспоминал до конца своих дней и даже описал в своей книге, рассказывая о своей скромной персоне в третьем лице: «бил его палками, метался на него с кинжалом и, выведя его из кибитки, хотел его из ружья застрелить за то, что он, Нитар Доржи, обнадеясь на него, Бакунина, присягу, вошел с улусами своими в линию, а на оную, как они видят, для воевания их собираются российские войска».

Наверное, во время этого приступа безумия избитый и изрезанный ножом до полусмерти Бакунин уже попрощался со своей так удачно, вроде бы, сложившейся жизнью, но его буквально за руку выдернул с того света один из приближенных Нитара, зайсан Джалчин. Ему единственному хватило смелости встать между обезумевшим царевичем и приготовившимся уже словить пулю переводчиком и убедить Нитара Доржи отпустить русского. Не ради себя — ради калмыков, которые за убийство официального русского посланника «российскими войсками вконец будут разорены».

Судя по всему, зайсан Джалчин был у степняков в большом авторитете, потому что тогда у Нитара хватило самообладания опустить ружье и, буркнув «Убирайся!», уйти в юрту. Переводчик взгромоздился на коня и, дав шенкеля, ускакал в степь.

Но безумие, все сильнее овладевавшее степным царевичем, пересилило разум уже на следующий день. Еще до рассвета он велел приближенным седлать коней и повел отряд по степи невесть куда. А когда Джалчин поинтересовался — куда же они едут, Нитар лишь скользнул по нему безумным взглядом и, скрипнул зубами, велел ехать вперед. И только озадаченный зайсан отдалился от него на два корпуса лошади — убил Джалчина двумя выстрелами из пищали в спину.