Нарвское шоссе - Сергей Сезин

Сразу стало темно и страшно. Отчего темно: бронезаслонки были закрыты, чтоб внутрь осколки не залетали, а «летучие мыши» погасли от удара. Каземат наполнился цементной (ну и, наверное, обычной тоже) пылью. С полминуты примерно мы сидели во тьме и тревоге, пока вновь не зажгли лампы. А потом стало ясно, что вред от снаряда был только тот, что мы пыли наглотались и теперь надсадно кашляли. Наверное, еще и маскировку разметало. Но это позже – затихнет огонь, тогда и полезем поглядеть. Огонь постепенно смещался к северу. Вообще есть еще одно неудобство – уши немного болят, вроде того, когда в наушниках со звуком переборщишь. Да, вроде как и действительно не пробили, но последствия есть. Я повертел головой – трещин и обвалов не вижу. Свет – только от ламп, значит, дневного света в дырку не будет. Все живы, на местах и кашляют.

По команде Волоха открыли заслонки, и… лучше мы бы еще покашляли от пыли. Потому что пришлось кашлять и от горелой взрывчатки. Воевавшие ребята рассказывали, что в воронках после взрыва еще долго стоит охренительная вонь – даже до рвоты довести может. Паша Черный заработал вентилятором, но вытянуло всю гадость не сразу, мы еще успели всласть покашлять.

Я подумал – а не применили ли немцы какую-то отраву в снарядах? Но вроде на этой мировой войне такого не было, это в Первую мировую все старались. Начал напрягать память, вспоминая, что нам недавно про противохимическую защиту рассказывали: вроде как тех самых специфических запахов, что у отравляющих газов – не чувствуется. Глаза терпят. Совершенно не так, как три года назад, когда мне прямо в морду из баллончика брызнули. Наверное, все-таки нет тут отравляющих газов.

Э-э, а я и не заметил, что Островерхов уходил, зато увидел, как он вернулся и что-то доложил взводному. Взводный поднялся, встал так, чтоб его слышали на всех постах, и громко, командным голосом объявил, что снаряд дот не пробил. Разметал землю и маскировку, а на бетоне сковырнуто сантиметров десять толщины. А покрытие у нас толщиной почти метр. Будем жить!

Авторский комментарий

Гарнизон точки пребывал в приподнятом настроении и не ведал, что в составе воюющего под Кингисеппом XXXVIII армейского корпуса вермахта имеется 3-я батарея 109-го артиллерийского батальона, вооруженная 210-мм гаубицами. Доты класса защиты М1 в 21-м УРе вообще-то были, но именно их дот на удар такого снаряда не рассчитывался.

А дальше стало хуже. Спустя часок обстрел возобновился, но он был уже не таким. Стреляли куда чаще и больше, но явно меньшим калибром. В дот еще раз попали, но на сей раз даже лампы не потухли. Только опасно закачались на крючках. Пыль была, но поменьше.

Но в промежутках между взрывами стала слышна стрельба. Волох поднял перископ, несмотря на опасность его повреждения, но сколько ни вертел его в разные стороны, атаку на нас не обнаружил. Откуда шла пулеметная стрельба – определить было сложно, так как мешали взрывы. Соседние доты тоже ответили, что они не атакованы. А откуда тогда стреляют? Может, нас обошли и отрезали от первой линии или от реки? Тогда будет полная задница. Наши пулеметы на открытых площадках – это не то, что в доте: кто знает, сколько с ними продержаться удастся, когда мы открыты всем ветрам и осколкам… Патронов пока полный комплект, но надолго ли его хватит? Запасов еды в доте нет, разве что наши утренние трофеи. Килограмма четыре картошки и пара банок немецких консервов, что оказались в небольших сумках у немцев на поясе. На десяток человек – разок поесть хватит. А на второй раз – два пакета сухарей, что были в тех же сумочках. На третий раз будет кофе из того же источника, но без сахара. Почему-то у немцев сахара с собой не было. Или они его хранили в чем-то другом? Сейчас уже не спросишь у хозяев, в каком кармане им сахар положено носить, – промолчат, гады, и шлангами прикинутся…

Обстрел стал совсем редким, раз в пару минут, а иногда и реже. Пулеметная стрельба и нечастые выстрелы из пушек доносились откуда-то с запада. Что там происходит, кто стреляет – непонятно. Но предчувствие было каким-то гадостным. Наверное, такое же было у моего дружбана Славки Кота, когда на него заводили дело за кастет. Он дней десять ходил и не знал, чем это все кончится. Он мне потом рассказывал, что чувствовал себя, как в американском кино. Там часто показывают бомбы с таймером, где идет отсчет времени до взрыва. И разноцветные проводки, которые нужно резать, но… можно перерезать и не тот. Вот так происходило с ним – он как бы резал, резал, а часы все считали и считали, и непонятно, когда остановятся. В его случае родные нужную сумму проплатили, знакомых – больших людей – попросили помочь, те даже обещали, что все кончится хорошо, а его все вызывают и вызывают… и разговор ведется как с последним засранцем, которого завтра за шкирку – и на зону. Так вот он и дергался, пока на одиннадцатый день его не вызвали и не сказали, что дело закрыто. А еще за пару минут до того под дверью кабинета он не мог быть уверен, что все обойдется. Славка, как только расписался в бумагах, немедленно пошел домой и нажрался, как последний «синяк». Даже, крендель эдакий, дружбанов не пригласил.

Но мы поняли его и не в обиде были. Тем более Славка за такую скорость отмечания и пострадал, свалившись с балкона в куст шиповника. Убиться он не убился, ибо жил на втором этаже, но шипы ему пятую точку опоры изрядно подпортили. Так что получилась, как в песне поется, «радость со слезами на глазах». Я вспомнил, как Славка лежал на кровати и морщился при движении, и даже чуть посмеялся этому. Егор удивился, что меня в такой непонятной ситуации на смех пробило. Я ему рассказал, только, естественно, подправил описание, убрав наши реалии, но добавил красок в страдания Славки. И Егору тоже настроение чуть поднял. Так что Славка нам малость помог, через годы и километры, не так скиснуть от неприятных перспектив.

А ближе к вечеру пришлось и пострелять. Нас атаковали с двух сторон, но, как выяснилось, не очень активно. Со стороны первой линии обороны и с тыла. Обстрел был тоже, но очень жидкий. Мы даже обнаглели и не закрывали бронезаслонки. Немцы особо вперед не рвались и, встреченные огнем пулеметов, откатились. У нас в доте стрелял в основном левый пулемет. Поскольку пулеметы на открытой позиции чередовались, то сейчас была очередь расчета среднего пулемета. Они тоже стреляли, но совсем немного, неполную ленту. А нам с Егором пострелять не пришлось вообще – мы противника даже и не увидели. Зато хлебнули полной чашей другого. Работавший пулемет расстрелял четыре ленты и изрядно подпортил воздух пороховыми газами. Дополнительно загазованности способствовало то, что гильзы постоянно застревали в гильзоулавливателе[18]. Первый номер не выдержал и без команды сорвал резиновый мешок-гильзоулавливатель с установки. Гильзы теперь свободно падали на пол, но оставшиеся в них пороховые газы при этом не отсасывались из мешка, а свободно поступали к нам в казематы и организмы. Хоть все заслонки, кроме средней, были открыты и Паша трудился на вентиляторе, но не успевала вся гадость уходить. Сначала было ничего, словно мы остограммились или пива попили, но потом головы трещали изрядно. Волох здорово ругался, особенно на инициатора срывания мешка, сказав даже, что ему помощники Гитлера в гарнизоне не нужны, ему достаточно немцев. Досталось и Островерхову, хоть он и говорил, что раньше в дотах не служил и не знал про такую особенность. А при стрельбе на открытом воздухе пороховые газы не страшны. Я еще подумал: а чего сам Волох поздно это обнаружил и не пресек в самом начале? А потом решил, что, наверное, ему от раны плохо стало и он оттого упустил момент для вмешательства. Лицо у него было бледное, но я не знал – это от раны или от отравления газами. Егор был скорее красным, у меня же зеркальца не было, чтоб на себя глянуть.

Головы у многих болели, потому Моня, который одновременно исполнял обязанности санинструктора, пострадавшим раздал какие-то пилюли. Я пилюлю тоже съел – помогло, хоть и не сразу. Егор отказался – он не любил разное аптечное добро и потому решил терпеть.

Вечером я занялся чисткой винтовки. Когда утром мы с Моней приволокли оружие в дот, я попросил Островерхова отдать мне немецкую винтовку. Он удивился просьбе. А я, честно, и сам не знаю, отчего попросил его об этом. Так вот, всплыло желание – и все. Но пояснил тем, что я с ней знаком, а другой безоружный может и не знать, как с ней обращаться. Когда Федор Ильич спросил, а где я с ней ухитрился познакомиться (ведь в латвийской армии я не служил, а коль служил бы, то в ней не «маузеры» были), я ответил, что раньше рядом с нами жил старый охотник-латыш, вот он и давал нам, мальчишкам, уроки, как с нею обращаться. Только у него она была подлиннее, чем эта. Вот сказал и понял, что опять что-то ляпнул. Но Федор Ильич мне отдал ее и патроны к ней. Один немецкий комплект подсумков оставили мне, а второй отдали Паше. Но Паша тут же обнаружил, что наши обоймы в него не пролезают. Островерхов с тяжким вздохом отобрал подсумки у Паши и спрятал, сказав, мол, на что-нибудь пригодятся.