Скальпель - Вячеслав Воронов

— Хорошо, — спокойным голосом произнес я, не испугавшись ни на грамм того, что на меня было наведено оружие. К такому я уже стал даже привыкать. — Только это у вас не пройдет. Хрен вам моя подпись что даст, насчет квартиры. У меня знакомых юристов…

— Хватит болтать! — оборвал подполковник. — У тебя выбор небольшой: или пуля в лоб, или подпись!

Я осторожно выпустил разводной ключ, мяко умостив его на сиденье, рядом с собой. Никакого волнения, к удивлению, я не испытывал. Странная уверенность, рождаемая крайними обстоятельствами, сменила ненависть. Взяв одной рукой папку, а другой ручку, я нащупал острый край ее пасты.

— Пишет хоть? — самым мирным тоном, словном мы сидели где-нибудь в офисе, беседуя о футболе, спросил я и взорвался.

Взявшись за ручку поудобнее, я вцепился в пистолет и отвел его в сторону. Через мгновение, коротко замахнувшись, я всадил ручку следователю в глаз. Тот коротко вскрикнул и съежился. Я замахнулся ручкой во второй раз и вонзил ее в руку подполковнику. Тот крякнул и протянул другую руку, пытаясь сохранить пистолет. Я быстро схватил разводной ключ и врезал ему по кисти. На этот раз он взвыл и отдернул руку.

В бешенном темпе, не теряя ни мгновения, я ударил ключом по руке, сжимавшей пистолет, после чего с сглухим звуком угодил по голове. Подполковник обмяк и медленно завалился на соседнее сиденье. Я швырнул пистолет на пол, думая его потом забрать, и развернулся к следователю.

Следователь, издавая душераздирающие стоны, прижимая ладонь к лицу, другой рукой судорожно нащупывал ручку, которая отпирала дверцу. Когда ему удалось это, и нога его опустилась на асфальт, я ударил его по затылку, стараясь делать это несильно. Он словно зацепился за что-то в автомобиле, по инерции вываливаясь из него, и упал на четвереньки. Я рванулся за ним, сжимая ключ, и лихорадочно соображал, что делать дальше.

Выбираясь из машины, я держал ключ впереди себя, словно демонстрируя всем возможным соперникам, что со мной связываться не стоит. Время, казалось, остановилось, и ноги у меня почему-то похолодели. Мне совсем не хотелось быть убийцей, хотя ради сына, ради того, чтобы отомстить этой банде, я готов был уже на все.

Соскочив с сиденья, я застонал от боли в ребрах, сжал зубы и навис над стоявшим на четвереньках полицейским. Я сжимал ключ и представл, как сейчас врежу ему по лысине. Тяжело дыша, он слегка развернул голову и со страхом посмотрел на меня. Я наклонился и впился ему в плечо.

— Ну что, сволочь, допрыгался? — прорычал я. — Едем со мной, сейчас! Поможете мне — я дам показания в вашу пользу. Дошло или нет?

— Дошло, — едва слышно выдохнул он, выпрямляясь, вдруг быстро протянул руку и воткнул мне в грудь электрошокер.

22

Сколько я пролежал на асфальте, я не знаю. Когда я очнулся, первой была дурацкая мысль о том, что второй раз за ночь я валяюсь на асфальте возле собственного подъезда. Не каждому горькому пропойце доводилось испытать такое. Разводного ключа не было, никого не было, их машины и след простыл. Подымался я с большим трудом, еще тяжелее, чем не так давно, когда меня избавили от денег.

Я снова брел домой, лил холодную воду на раны, снова валился в кровать, тяжело дыша и исходя отчаянием.

«Я сделал все, что мог». Эта мысль неотвязно стала преследовать меня, когда я лежал в постели. Я оправдывал собственное бессилие, с которым уже почти смирился. Я не знал, сколько времени прошло с момента, когда меня тряхнуло разрядом электрошокера, и я отключился. Много, слишком много — это я понимал хорошо. Они знали, что денег у меня нет, и ехать не было никакого смысла.

Я лежал, положив ладонь на ушибленный бок, и тяжело дышал. Если бы на улицы города посыпались бомбы, я бы обрадовался. Страшные догадки о том, что могли сделать с сыном, вновь проносились в моей голове, сами собою представали сцены, окрашенные в цвет крови.

Может, все не так, как мне представляется — хватался я за кончик ускользающей, как угорь, надежды. Что это значит — отдать сына за грехи мира? Что за дикое, варварское язычество! Изменилось же что-то за тысячи лет, должно измениться! Да и кому это нужно, в конце концов? Каким-то религиозным фанатикам, которые свихнулись на древних текстах? Когда это пройдет, все окажется банальным преступлением, которое зародилось в больных мозгах? Я знал, что разгадка близко, но каждая секунда времени до нее высасывала из меня жизнь.

Мятущаяся мысль моя перескакивала от надежд на грани отчаяния, от фантазий, имевших мало шансов воплотиться, к беспощадной реальности. Взгляд мой метался от одного предмета обстановки опостылевшей, опустевшей без сына квартиры, к другому, и с набегавшей очередной волной ужаса я понимал, что с Русланом может произойти все, что угодно, и со мной может произойти все, что угодно, и со всем миром может случиться все, что угодно.

Спокойствие за окнами было обманчивым, временным. Сам воздух, если вслушаться в его дыхание, излучал опасность, перемены, смерть. Шум листвы на деревьях навевал обреченность, песенные трели птиц были насмешкой над жизнью пред лицом неизбежных потрясений. Взгляды людей, которые лишь наивным простакам представляются добродушными, сквозили подозрением, злобой, неприятием чужого. Все старое обречено. Кто этого не понимает — напрасно злобствует в своих бессильных морализаторских обличениях.

Разве природные катастрофы не забирали миллионы ни в чем не повинных жизней? Разве океанские волны, воплощение безумной и безразличной стихии, исходя пеной ярости, не сносили целые города? Не вопили несчастные от безысходности и ужаса, не выдирали на головах пучки волос, будучи не в силах спасти детей? Разве не обрушивались стены домов из-за взбунтовавшейся земной тверди на головы мирных обывателей, беспощадно сокрушая такую слабую плоть? Не сгорали заживо легионы человеческих существ в жадном и всеядном пламени свирепых пожарищ? Не гибли миллионы от меча, занесенного рукою фанатика?

Что может слабый человек пред этим вселенским молохом? Я пробовал, бился, как молодая вдова о крышку гроба, и у меня ничего не вышло. А ведь раньше я полагал, что могу добиться всего, чего захочу, что я способен свернуть горы! Последние дни убедили меня в обратном.

Я не знал, кто мне звонил, кто так зло потешался над моей жизнью. Все, что ни делается — к лучшему. А я, непутевый, возомнивший себя невесть кем, не верил!

Я медленно поднялся с дивана и осмотрелся. Когда-то на полке книжного отдела мебельной стенки стояла иконка, маленькая иконка, которую мы принесли из церкви, после крещения Руслана. Теперь ее не было, она давно затерялась, сгинула в повседневной суете, но я не расстроился, а лишь молча констатировал факт. Обернувшись к окну, на восток, я сцепил перед лицом руки и стал бормотать своими словами молитвоподобные отрывки, что складывались в голове.

«Господи, жизнь, помоги, верни мне сына». «Господи всемогущий, всепрощающий! Прости мне грехи мои, мою гордыню, мое неверие».

«Не забирай у меня сына, единственного сына, родную плоть и кровь».

«Верни мне его, живого и здорового!»

Руки мои подрагивали, голова была словно в огне. Я повторял похожие фразы еще и еще, сбивался и бормотал почти нелепости — первое, что приходило в голову. Наконец, я решил — достаточно.

Я не подумал, не произнес того, чем обычно венчают подобные обращения — о приоритете воли Всевышнего над всеми желаниями и потугами человеческими. Вскоре у меня разболелась голова, и я медленно побродил по квартире, не зная, чем занять себя, что делать дальше. Отголоски негодования, злобы, решимости что-то предпринимать, а не сидеть, сложа руки, еще появлялись во мне время от времени, но это были слабые порывы, уже не порождавшие бурю, которая могла легко разыграться раньше. Испробовав в борьбе с обстоятельствами доступные мне человеческие средства, я положился на силы запредельные, и это принесло некоторое успокоение. Для более полного успокоения, для улучшения состояния физического я отправился на кухню и поставил на огонь чайник.

Между тем солнце скрылось за тучами, которые набегали с запада, грудились сизо-лиловой ордой, чего давно ждал исстрадавшийся от немилосердной жары город, и стал вяло накрапывать дождь. В помрачневших небесах полыхнуло, и через тревожный промежуток времени послышались слабые перекаты грома. Несколько мгновений спустя сверкнуло ярче, и тот час за феерией небесного огня раздался удар впечатляющей силы, сотрясший, казалось, мир до основания. Месяц стояла иссушающая жара, и теперь, когда трудная и поворотная в моей жизни неделя закончилась, в самой природе назрели перемены.

Выпив крепкого чаю, морщась от болей во всем теле, я надел джинсы с футболкой, кроссовки, и спустился к входу в подъезд. Стоя под козырьком, я наблюдал, как гроза накрыла жилые районы. Разобрался ветер, дождь припустил сильнее, россыпь водяных капель заносило и под козырёк, обдавая меня приятной после долгой жары прохладой. Панельные стены девятиэтажек, намокнув, уродливо почернели, обретя еще большее сходство с казематами, где ютились, страдали, исходили кровью человеческие души. Глазницы этих узилищ незрячим взором глядели в мир, в пелену дождя, в серую беспросветность туч, отражали внезапное полыхание молний, которые лишь на мгновение освещали мрачный, тусклый, в одночасье утративший краски мир.