Город иллюзий - Урсула Ле Гуин

Фальк сначала было подумал, что это девушка, но затем увидел, что это парень лет шестнадцати, одетый в такую же свободную одежду, как и он сам. Он не подошел близко к Фальку, а остановился, подняв вверх вытянутые руки, и стал что-то неразборчиво говорить.

— Кто ты? — спросил Фальк.

— Орри, — произнес юноша.

Он снова стал говорить какую-то тарабарщину. Он казался хрупким и возбужденным. В его голосе звучали сильные чувства. Затем он упал на колени и склонил голову. Такой позы Фальк никогда раньше не видел, хотя ее значение было ему совершенно ясно. Это была поза совершеннейшего почтения и преданности.

— Говори на галактическом языке, — резко произнес Фальк.

Он чувствовал себя неловко.

— Кто ты?

— Я Хар Орри, врач Ромаррен, — прошептал паренек.

— Встань. Поднимись с колен. Я не… Ты знаешь меня?

— Врач Ромаррен, разве вы не помните меня? Я ведь Орри, сын Хара Уэдена…

— Как меня зовут?

Мальчик поднял голову, и Фальк взглянул на него. Он посмотрел ему прямо в глаза. Они были сероватоянтарного цвета, кроме больших темных зрачков. Радужная оболочка заполняла всю глазницу, нигде не было видно белого цвета, подобно глазам кошек и собак. Таких глаз Фальк никогда не видел раньше, за исключением, пожалуй, тех, что видел в зеркале прошлым вечером.

— Ваше имя Агад Ромаррен, — испуганным голосом произнес паренек.

— Откуда ты знаешь меня? Почему тебе известно мое имя?

— Я всегда знал вас, врач Ромаррен.

— Разве ты моей расы? Ты хочешь сказать, что мы представители одного и того же народа?

— Я сын Хара Уэдена, врач Ромаррен! Клянусь вам в этом.

На серо-золотых глазах мальчишки на мгновение показались слезы. Фальк сам имел обыкновение реагировать на стрессовые ситуации кратковременными слезовыделениями. Баки как-то упрекнула его за это, так как была обеспокоена этой его чертой. Немного позднее она сказала, что это скорее всего чисто физиологическая реакция, вероятнее всего, расового происхождения.

Смущение, беспокойство, смятение, которые испытал Фальк, как только попал в Эс Тох, сделали его совершенно неспособным трезво разбираться во всем происходящем. Часть его разума твердила: «Это как раз именно то, чего они добиваются. Они хотят таким образом сбить тебя с толку. Они хотят, чтобы ты стал абсолютно доверчивым». Он теперь уже не мог разобрать, была ли Эстрел, которую он так хорошо знал и любил, ему другом, или она одна из Сингов. А может быть, она просто орудие в руках этих Повелителей. Он не знал сейчас, говорила ли она ему правду или всегда лгала. Попала ли она в эту западню вместе с ним или сама создала эту ловушку? Он запомнил ее смех. Но он также помнил и отчаянное объятие, шепот.

Что же он должен делать с этим мальчиком, который с болью и ужасом смотрел на него такими же неземными глазами, как и его собственные? Будет ли этот юноша правдиво отвечать на вопросы или же будет лгать?

Среди всех этих иллюзий, ошибок и оптических обманов, как показалось Фальку, можно было избрать лишь один путь — тот, которым он следовал всегда, покинув Дом Зоува. Он еще раз посмотрел на мальчика и сказал:

— Я не знаю тебя, Хар Орри. В моей жизни, которую я помню в течение последних четырех-пяти лет, тебя не было.

Сказав правду, Фальк отвернулся, сел в высокое вертящееся кресло и дал мальчику знак сделать то же самое.

— Вы помните Верель, врач Ромаррен?

— Кто такой Верель?

— Наш дом. Наша планета.

У Фалька защемило где-то в груди, но он ничего не сказал.

— Вы помните путешествие сюда, врач Ромаррен? — спросил мальчик.

Он заикался. В его голосе было недоверие. Казалось, он не воспринимал того, о чем Фальк только что сказал ему. В голосе его была также гнетущая тоска, уважение и страх.

Фальк покачал головой.

Орри повторил свой вопрос, слегка видоизменив его.

— Вы так и не помните нашего путешествия на Землю, врач Ромаррен?

— Нет. А когда оно было?

— Шесть земных лет назад. Простите меня, пожалуйста, врач Ромаррен. Я не знал… Я был над Калифорнийским Морем, и они выслали за мной аэрокар, автоматический аэрокар. Мне не сказали, для чего я потребовался. Затем Лорд Краджи сказал, что нашел одного из участников нашей экспедиции, и я подумал… Но он ничего не сказал о том, что случилось с вашей памятью. Значит, вы помните только Землю?

Казалось, он умолял Фалька, чтобы тот ответил отрицательно.

— Я помню только Землю.

Фальк кивнул, твердо решив не поддаваться чувствам мальчика, его наивности, искренности его лица и голоса.

Он должен был предполагать, что этот Орри вовсе не был таким, каким хотел казаться. Но если это действительно так?

«Больше я не позволю, чтобы меня дурачили», — с горечью сказал себе Фальк.

«Да, но если тебе будет очень хотеться этого, ты позволишь! — тут же отозвалась другая часть его мозга. — Тебя непременно одурачат, если только захотят этого, и нет способа предотвратить это. Если ты не будешь задавать вопросы этому мальчику, чтобы не выслушивать ложных ответов, то тогда ложь всецело возьмет верх, и результатом всего путешествия в Эс Тох будет только молчание, осмеяние и отвращение. Ты пришел сюда, чтобы узнать свое имя. Какое-то имя было названо. Прими его».

— Ты мне расскажешь, кто мы такие?

Мальчик снова стал нетерпеливо говорить какие-то непонятные слова. Затем, увидев непонимающее выражение глаз Фалька, он вскоре замолчал и печально покачал головой.

— Вы не понимаете, не помните, как говорить на языке келшак, врач Ромаррен?

Голос его был почти жалобным.

Фальк пожал плечами.

— Келшак — это твой родной язык? — спросил он мгновение спустя у юноши.

— Да! — твердо сказал мальчик. — И ваш тоже, врач Ромаррен!

— Как на этом языке звучит слово «отец»?

— Хьовач, или вава — для детей.

Искренняя улыбка озарила лицо Орри.

— А как вы называете пожилого человека, которого уважаете?

— Для этого есть много слов. Дайте мне подумать, врач. Я так давно не упражнялся в нашем языке. Если это не родственник, то можно сказать «превнотмо» или «тискной».

«Тискной». Как-то я уже произносил это слово, не зная откуда оно пришло мне на ум.

Это не было проверкой. Он никогда не говорил Эстрел о том, как он побывал у старого Слухача в Лесу, но они могли обшарить все воспоминания в его мозгу, могли узнать все, что он когда-то говорил или думал за то время, когда был в их руках, одурманенный прошлой ночью или даже, может быть, на протяжении нескольких суток.

Он мог не догадываться, что они с ним сделали, и не мог знать, что они еще могут сделать и сделают. Меньше всего он понимал, чего они добиваются. Единственное, что ему оставалось сделать — это продвигаться и дальше, пытаясь выяснить то, что он хотел.