Царское дело - Евгений Сухов

Поэтому доктор Бородулин, когда ушел профессор, предался рассуждениям о бренности бытия, откуда как-то незаметно переключился на несовершенство отношений между мужчиной и женщиной, в частности, на отношения с обожаемой супругой Елизаветой Викторовной, а Прибытков направил свои стопы в квартиру Кары. И в тот самый момент, когда судебный следователь по наиважнейшим делам господин коллежский советник Иван Федорович Воловцов разговаривал с начальником московского отделения сыскной полиции Владимиром Ивановичем Лебедевым, профессор Прибытков и правда находился в квартире Алоизия Осиповича Кары. Сам хозяин сидел в кресле, поставив локти на стол и подперев голову, а вот Александр нервически расхаживал из угла в угол, время от времени задавая профессору Прибыткову различные вопросы.

– Изменения, произошедшие с вашей дочерью в последнюю неделю, позволяют с большой долей вероятности сделать вывод, что оздоровительные процессы в организме входят в свою заключительную стадию полного восстановления центральной нервной системы и мозга. А значит, и всего опорно-двигательного аппарата, который находится в полном подчинении от мозга и посылаемых им импульсов. – Профессор, кажется, специально построил фразу так, чтобы она была не очень конкретной, ведь врать, причем жестоко и нагло, как того требовали обстоятельства, он не умел. – Конечно, мы будем наблюдать Еличку и дальше, пока жизнедеятельность ее организма полностью не восстановится, но уже сегодня с полной уверенностью можно сказать, что ваша дочь, уважаемый Алоизий Осипович…

– Она что, будет ходить? – спросил пивовар.

– Будет, – ответил профессор Прибытков и посмотрел поверх головы Алоизия Осиповича. – Она уже самостоятельно садится, берет руками предметы и начала кушать без помощи сестры-нянечки. Это говорит о том, что наше лечение находится на правильном пути…

– И она уже может говорить? – спросил из угла кабинета отца Александр.

К этому вопросу Прибытков был тоже готов, посему ответил вполне твердо и даже убедительно:

– Пока только отдельные и наиболее употребительные слова. Сегодня, например, она ответила на мой вопрос, сколько ей лет…

– Но как это возможно? – снова спросил Александр, и мертвенная бледность покрыла его лицо. – Этого же не может быть!

– Я вначале тоже так думал, – повернулся к нему Прибытков. – Увечья, нанесенные Еличке преступником, имели форму необратимых и не подлежащих излечению. Но, – тут профессор вполне искренне посмотрел в глаза Алоизия Осиповича, – медицина еще столь несовершенна, а человеческий организм и его возможности столь мало еще изучены, что исход лечения в том или ином случае часто является вещью непредсказуемой. Менее просвещенные люди склонны видеть в таких случаях проявление чуда. Ведь, с одной стороны, то, что Еличка выжила, – уже есть несомненное чудо. При таких ранениях и обильной кровопотере, что она получила, ваша дочь должна была, простите меня за эти слова… гарантированно умереть. Но этого не случилось. И вот теперь нам является как бы второе чудо: Еличка семимильными шагами идет по пути полного излечения. Почему такое происходит – медицинской науке пока еще неизвестно. Зато ей известны подобные случаи, когда люди выживали при получении ран, совершенно не совместимых с жизнью. И они не единичны, уверяю вас. Например, в Турции одного преступника в прошлом веке приговорили к смертной казни путем пробития головы гвоздем. Его голову подложили на плаху и забили в висок огромный гвоздь. Когда палач сделал свое дело и приподнял голову «казненного», тот смотрел на него и моргал. Не долго думая, палач повернул его голову другой стороной, из которой торчало острие первого гвоздя, и забил в висок еще один гвоздь. – Прибытков теперь был, что называется, «в своей тарелке». Он словно читал лекцию студентам… – Когда палач снова приподнял голову несчастного, тот посмотрел на него и заплакал в голос, да еще с причитаниями. Стал говорить, что ему больно. Палачу ничего не оставалось, как отправиться за новыми гвоздями, поскольку для свершения казни у него было всего два гвоздя, причем второй гвоздь он взял совершенно случайно. Когда палач вернулся, преступник все еще плакал, обхватив голову руками, и каялся в совершенных грехах… Науке также известно несколько случаев, когда пулевое ранение в сердце не привело к смертельному исходу. Операции по извлечению пуль сделать было нельзя, и человек оставался жить с пулею в сердце. Во времена императрицы Анны Иоанновны между бароном Генрихом Остерманом и гвардии поручиком Анатолием Писемским состоялась дуэль. Неважно, из-за чего… Важно то, что барон Остерман пронзил шпагою сердце поручика Писемского насквозь. Поручик схватился за сердце и упал. Но когда подошли секунданты, чтобы удостовериться в его смерти, тот поднялся на ноги, обругал секундантов непотребными словами, которые я здесь, господа, привести не в состоянии, и потребовал продолжения дуэли. Поскольку в условиях дуэли не значилось, что она происходит лишь до первой крови, барон Остерман был вынужден принять требование поручика Писемского и продолжить поединок. Вскоре поручик был вновь пронзен шпагою, и снова в область сердца. На сей раз он даже не упал, а, стиснув зубы и держась за грудь, дабы как-то унять кровь, опять потребовал продолжения поединка. Пораженный мужеством гвардии поручика, барон Остерман потребовал у секундантов остановить поединок и даже соглашался признать себя побежденным, на что гвардии поручик Писемский заявил с непоколебимой твердостью, что покуда один из них жив, то нет ни победителя, ни побежденного. Вынужденный согласиться, барон Остерман продолжил поединок. Поручик Писемский дрался так, словно и не был дважды ранен. Наконец, изловчившись, ему удалось нанести Остерману тяжелое ранение в грудь, после которого секунданты остановили поединок, поскольку барон лишился чувств. Обоих затем отвезли в больницу, причем барон от полученной раны и большой потери крови скончался, а вот поручик Писемский выжил и по выходу из больницы был определен в полковую гауптвахту на две недели в качестве наказания за участие в дуэли со смертельным исходом…

Прибытков перевел дух и продолжил, сам увлеченный тем, что рассказывал…

– Да что там далеко ходить! Год назад на одном из рудников Северо-Американских Соединенных Штатов шахтер по фамилии Дуглас, закладывая в шурф динамит, попытался протолкнуть его подальше в отверстие при помощи лома. Случился взрыв, лом вылетел, как стрела из отверстия стены, пробил голову шахтера и пролетел еще метров тридцать. Шахтер самостоятельно выбрался из шахты, вышел к своим товарищам и обратился за помощью, указывая на рану, то есть практически на дыру в голове. Потом его отвезли в больницу, и он по дороге рассказал, как все это с ним случилось. Врачам, когда его привезли в госпиталь, он подробнейшим образом описал всю ситуацию, что произошла в шахте, а когда сделанные снимки подтвердили его слова, медики просто впали в прострацию: того, что случилось с этим шахтером, быть не могло в принципе. Но – случилось!..

– Да, я, кажется, читал об этом шахтере в «Ведомостях», – отозвался на рассказ Прибыткова молчавший до этого Алоизий Осипович.

– А я не читал! – резко произнес Александр, чем заставил профессора вскинуть голову.

Это заявление Кары-младшего каким-то образом, кажется, успокоило Прибыткова. Возможно, он окончательно уверился в том, что Александр и есть истинный убийца своей матери и сестры, ибо этот факт до самого последнего момента все же никак не укладывался в его голове, и ему стало как-то легче говорить неправду. Он даже позволил себе встретиться взглядом с Алоизием Осиповичем и не отвести его…

– Прошу прощения, но вы сказали, что дела дочери пошли на поправку уже почти как неделю. – Кара-старший блеснул на Прибыткова повлажневшими глазами, и одна слеза скатилась у него по щеке. – А почему вы не сообщили нам об этом раньше?

– Я, честно признаюсь, просто боялся сглазить. – Профессор Прибытков сморгнул, но соврал вполне убедительно. – Ведь это было столь неожиданно, что мы все попросту отказывались этому верить… Но на сегодняшний день прогресс в состоянии вашей дочери настолько велик, что теперь я вполне определенно могу сказать вам это. И еще могу вам доложить, господин Кара, – Прибытков снова механически сморгнул, но все же завершил фразу: – что не далее нежели завтра Еличка, надо полагать, скажет, кто виновник вашего несчастья, постигшего вас без малого год назад…

Томительное молчание повисло в кабинете Алоизия Осиповича. Кара-старший нахмурился и сжал кулаки, а Александр стоял бледный и недвижимый, и на виске у него бешено билась синяя жилка…

– Что ж, благодарю вас, господин профессор, – нарушил наконец молчание Алоизий Осипович. – Вы принесли нам поистине радостную весть, первую за этот проклятый год. А то, что вскоре обнаружится тот, кто лишил жизни самых дорогих нам людей, – Кара несколько секунд молчал, справляясь с волнением, – вернет нам веру, что Господь не оставил нас… А когда мы, господин профессор, сможем повидаться с Еличкой и порадоваться ее успехам вместе с ней? – с надеждой спросил он и просительно посмотрел на медицинского светилу.