Суть дела - Грэм Грин

— У вас нет под рукой «Даунхемца», старина? Я бы просмотрел его еще разок. Очень уж не хочется мне читать книгу.

— Вон под зеркалом свежий номер, я его еще не открывал.

— Вы не возражаете, если я его посмотрю?

— А чего мне возражать?

Прежде всего Гаррис разыскал заметку о бывших даунхемцах и установил, что поиски местонахождения Г.Р.Гарриса (выпуск 1921 года) все еще продолжаются. У него мелькнуло сомнение, не ошибся ли Уилсон, — в заметке ни слова не говорилось о ремонте актового зала. Может быть, все-таки отослать письмо? Он уже предвкушал ответ секретаря общества: «Дорогой Гаррис, — так приблизительно будет гласить этот ответ, — мы в восторге, что получили от вас письмо из таких романтических мест. Почему бы вам не прислать обстоятельный очерк для нашего журнала. И, кстати, почему бы вам не вступить в Общество старых даунхемцев? Вы ведь, кажется, не состоите его членом. Должен заявить от имени всех старых даунхемцев, что мы будем рады приветствовать вас в своих рядах». Он мысленно прикинул, будет ли так сказано: «горячо приветствовать», но отверг такой вариант. Гаррис был все-таки реалист.

«Старый даунхемец» сообщал об успешных рождественских состязаниях. Они забили лишний гол Харпендену, два гола — коммерческому училищу и сыграли вничью с Дансингом. Даккер и Тирни показали себя отличными форвардами, но команда все еще не сыгралась как следует. Он перевернул страницу и узнал, что оперный кружок превосходно поставил в актовом зале «Терпение». Ф.Д.К. — по-видимому, это был преподаватель английской литературы — писал: «Лэйн в роли Банторна обнаружил столько художественного вкуса, что удивил всех своих товарищей по пятому Б. До сих пор мы и не подозревали, что он так чувствует дух средневековья, и не ассоциировали его с геральдическими лилиями. Но он убедил нас в том, что мы его недооценивали. Браво, Лэйн!»

Гаррис пробежал глазами отчеты о пяти матчах и сказку под заглавием «Когда тикают часы», которая начиналась словами: «Жила-была маленькая старушка, больше всего на свете она любила…»

Перед его мысленным взором вырастали стены Даунхема — красный кирпич, окаймленный желтым; старинные водосточные желоба, украшенные химерами; по каменным ступеням стучат мальчишеские ботинки, и надтреснутый колокол возвещает начало нового скучного дня. Он почувствовал нежность, которую все мы испытываем к несчастной поре своей жизни, словно несчастье — наше естественное состояние. Слезы выступили у него на глазах, он отпил лимонаду и решил: «Отправлю письмо, что бы там ни говорил Уилсон». На улице кто-то прокричал: «Багстер! Багстер, сволочь ты этакая, где ты?» — и тут же шлепнулся в канаву. Это было похоже на Даунхем, но там, разумеется, не стали бы так ругаться.

Гаррис перевернул еще две-три страницы, и тут его внимание привлекло заглавие одного стихотворения. Оно называлось «Западный берег Африки» и было посвящено «Л. С.». Он не слишком любил стихи, но его заинтересовало то, что на этой нескончаемой ленте побережья, состоящей из песка и вони, живет еще один старый даунхемец. Он стал читать:

На дальнем берегу к устам подносит вновьИной Тристан все тот же кубок, с ядом,И Марк иной следит все тем же взглядом,Как скрыться от него торопится любовь.

Четверостишие показалось Гаррису непонятным; он пропустил следующие строфы и остановился на инициалах в конце: Э. У. Он чуть не вскрикнул, но вовремя удержался. Живя в таком близком соседстве, приходится быть осмотрительным. Ссориться здесь негде. Кто же эта Л.С., подумал Гаррис, ведь не может быть… От одной этой мысли губы его искривились в злой усмешке.

— В журнале ничего интересного, — сказал он. — Мы побили Харпенден. Напечатано стихотворение, которое называется «Западный берег Африки». Наверно, где-то здесь торчит еще один из наших. Вот бедняга.

— Да ну?

— Влюблен без памяти, — сказал Гаррис. — Но я ничего не понимаю в стихах.

— Я тоже, — солгал Уилсон, закрывшись детективным романом.

Его едва не поймали. Уилсон лежал на спине, прислушиваясь к стуку дождя по крыше и к храпу бывшего даунхемца за занавеской. Ненавистные школьные годы словно протянули свои щупальца сквозь завесу времени, чтобы завладеть им снова. Ну и безумие же было посылать в журнал эти стихи. Впрочем, какое тут безумие, он давно повторял всякую непосредственность и не способен совершать безумства; он принадлежит к тем людям, кто с детства лишен непосредственности. Он знал, зачем он это сделал: он хотел вырезать стихотворение и послать его Луизе, не говоря, откуда оно. Стихи, правда, не совсем в ее вкусе, но он тешил себя надеждой, что они произведут впечатление уже тем, что они напечатаны. Если она спросит где, нетрудно будет назвать издание какого-нибудь литературного кружка. К счастью, «Старый даунхемец» печатался на хорошей бумаге. Ему, конечно, придется наклеить вырезку на картон, чтобы скрыть напечатанное на обороте, но нетрудно будет объяснить и это. Профессия постепенно поглощала всю его жизнь, как прежде это делала школа. Профессией же его было лгать, выкручиваться, никогда не попадаться с поличным — и его жизнь приобретала такие же черты. Сейчас, когда он лежал в постели, его мутило от отвращения к самому себе.

Дождь ненадолго перестал. Наступила прохладная пауза — отрада для страдающих бессонницей. В тяжелом сне Гарриса дождь еще продолжался. Уилсон потихоньку встал и приготовил себе снотворное; кристаллы на дне стакана зашипели, а за занавеской Гаррис хрипло что-то пробормотал и повернулся на другой бок. Уилсон направил луч фонарика на свои часы: стрелки показывали двадцать пять минут третьего. Пробираясь к двери на цыпочках, чтобы не разбудить Гарриса, он почувствовал легкий укус тропической блохи под ногтем большого пальца. Утром надо будет приказать слуге ее оттуда извлечь. Он постоял на залитой цементом дорожке над болотом, подставив грудь прохладному ветерку, который шевелил полы расстегнутой пижамы. Домишки рядом были погружены в темноту, сквозь обрывки надвигавшихся облаков проглядывала луна. Он уже хотел вернуться, но услышал, как в нескольких шагах от него кто-то споткнулся, и зажег фонарик. Луч осветил согнутую спину человека, пробиравшегося между железными домиками на дорогу.

— Скоби! — воскликнул Уилсон, и человек обернулся.

— А-а, Уилсон, — сказал Скоби. — Не знал, что вы здесь живете.

— Мы устроились тут вместе с Гаррисом, — сказал Уилсон, глядя на человека, видевшего его слезы.

— Я вышел прогуляться, — не очень убедительно объяснил Скоби. — Мне не спалось.

Уилсон почувствовал, что Скоби еще новичок в мире обмана, он не жил в нем с самого детства; и Уилсон испытывал что-то вроде старческой зависти к Скоби — так старый каторжник завидует молодому вору, который отбывает свой первый срок и все кругом ему внове.

Уилсон сидел в своей душной комнатушке в конторе Объединенной Африканской компании. Он загородился от двери несколькими бухгалтерскими книгами в переплетах из свиной кожи. Тайком, как школьник шпаргалку, он листал за этой баррикадой шифровальный справочник, расшифровал очередную телеграмму. Листок на календаре был недельной давности — показывал 20 июня, на нем красовался девиз: «Наилучшее капиталовложение — честность и предприимчивость. Уильям П.Корнфорт». В дверь постучал один из конторщиков.

— Уилсон, к вам какой-то черномазый с письмом.

— От кого?

— Говорит — от Брауна.

— Будьте другом, задержите его на минутку, а потом пусть шпарит сюда.

Как ни старался Уилсон, жаргонные словечки звучали в его устах неестественно. Он сложил телеграмму и сунул ее вместо закладки в шифровальный справочник; потом спрятал книгу в сейф и закрыл дверцу. Он налил себе стакан воды и выглянул в окно: повязав голову яркими платками, мимо под цветными зонтиками шли черные женщины. Их просторные платья из бумажной ткани спадали до самых щиколоток; на одном был узор из спичечных коробков, на другом — из керосиновых ламп; третье — последняя новинка Манчестера — было усеяно лиловыми зажигалками на желтом фоне. Сверкая под дождем, прошла голая до пояса девушка, и Уилсон проводил ее тоскующем похотливым взглядом. Он проглотил слюну и повернулся к двери.

— Закрой дверь.

Парень повиновался. По-видимому, он надел для этого утреннего визита свой лучший наряд — белую бумажную рубашку навыпуск и белые трусы. На спортивной обуви не было, несмотря на дождь, ни пятнышка — правда, из дырявых носков вылезали пальцы.

— Ты младший слуга у Юсефа?

— Да, начальник.

— Мой слуга с тобой говорил. Он тебе сказал, что мне нужно? Он твой младший брат, да?

— Да, начальник.