По естественным причинам. Врачебный роман - Нина Люкке

потешаться над Бунтарем, однако у него хотя бы есть идеология и готовые ответы на все вопросы – кто, что, где. Что бы Бунтарь сказал Толстяку, что бы он сделал, думаю я и разглядываю его грудь в расстегнутом халате: он сидит, закинув ногу на ногу и выставив на всеобщее обозрение свои стоптанные ботинки.

Сегодня блюдо дня – лазанья с салатом. Тема дня – врач и медсестра, не первый год тайно крутившие роман. Хотя они оба состоят в браке, недавно они обнародовали свои отношения и вместе переехали в тесную квартирку. Сегодня ни одного из них нет на работе, поэтому мы можем посудачить о них.

Кто-то за столом стонет: ему пятьдесят три, трое детей от трех разных браков, ей тридцать шесть, детей нет. Кто-то говорит о статистической вероятности того, что долго они не продержатся.

В разговоре участвуют далеко не все – многие молчат. Я одна из тех, кто смотрит в тарелку, молча жует лазанью и салат, делая вид, что не понимает, о чем речь. Когда-то я могла бы себе позволить похихикать над этим вместе со всеми. Как же глупо и бессовестно всегда выглядят со стороны подобные истории, какими же неуравновешенными дураками кажутся их участники, но, лишь очутившись в их шкуре, ты начинаешь понимать, что у тебя нет того выбора, который мерещится всем со стороны. Тот, кто находится в самой гуще этой запретной грязи, всегда найдет себе оправдание, однако для верных и трезвых сторонних наблюдателей вся затея представляется абсурдной, жалкой и смехотворной. Судьи в недоумении качают головой: как же можно так по-дурацки разрушить свою жизнь.

Подобный отстраненный взгляд на происходящее позволяет благонравным наблюдателям поддерживать веру в необходимости благопристойности. Это чем-то напоминает публичные казни при диктатуре: в Тегеране и Эр-Рияде жители собираются на стадионах, чтобы воочию убедиться в том, что закон не следует нарушать. Обществу необходимо это напоминание о неизбежном наказании, равно как и коллективный акт, позволяющий исторгнуть чужеродный элемент. Нож гильотины поднимается, затем падает, тела содрогаются, головы катятся на мостовую. Сидящие вокруг стола склабятся, и, хотя никто ничего не говорит прямо, все, в том числе я, отчетливо слышат: «Подождите. Скоро наступит ад».

11

Первый пациент после обеда – Комик. В отличие от Толстяка, он мог бы проиллюстрировать собой статью под названием «Победители генетической лотереи». Комик – рослый мужчина сорока с небольшим лет, у него есть жена, сын, дочь, копна волос и море поклонников: он ведет собственное стендап-шоу, играет главную роль в телесериале и регулярно завоевывает всяческие награды. Он не курит, не пьет и не ест мясо. Зато у него случаются депрессии, и он несколько раз пытался покончить с собой. И свои депрессии, и даже попытки самоубийства он обыгрывает в своем стендап-шоу, отрывки из которого можно посмотреть в Интернете.

– Как поживаете? – спрашиваю я.

Комик смотрит в окно. Его нижняя челюсть дрожит. В кабинете душно. В воздухе по-прежнему витает запах Толстяка и звучит эхо его смеха, и когда Комик усаживается на стул, мои мысли невольно возвращаются к Толстяку, полному жизненной энергии, несмотря на инвалидность. Пожалуй, сумма разных по своему качеству характеристик любого человека всегда остается неизменной, и, хотя я знаю, что далеко не все подпадают под шаблон, я позволяю себе насладиться этой иллюзией упорядоченности мира.

Периодически я для виду направляю Комика на разные анализы крови, но большая часть отчетов о его посещениях попадают в мой архив с пометками «головная боль», «бессонница», «мышечные судороги» и тому подобное. Он не хочет к психологу, ему нравится здесь. Не знаю почему. Сначала мне польстило, что такая знаменитость хочет ходить именно ко мне, но вскоре я поняла, что на моем месте мог быть кто угодно. Ему не важно, что я говорю. Единственное, что ему нужно, – это возможность пообщаться с человеком в униформе, обязанным хранить профессиональную тайну.

– Вчера мне исполнилось сорок пять.

– Поздравляю.

– Спасибо. Радует то, что уже не так долго осталось.

– Хм. Исходя из чистой статистики, вы проживете еще лет сорок. А может, и больше, учитывая последние достижения реаниматологии, уж не говоря о всех исследованиях, ведущихся в области онкомедицины.

– Пожалуйста, не говорите так.

Он наклоняется вперед, опирается локтями о колени и трет лицо.

– Еще сорок лет в этом мешке с мясом и костями. Господи. Господи.

Он втягивает носом воздух и затем выдыхает со стоном.

– Вот бы у меня был рак. Но только так, чтобы я оказался одной ногой в могиле, ощутил ледяное дыхание смерти, а потом остался в живых и мог бы снова радоваться жизни, каждой мелочи.

– Так не бывает.

– Да, я знаю.

Он поднимает взгляд.

– Но я кое-что придумал. Я уже понял, что не могу жить без наркотиков. Остается только признать это. Когда младший ребенок ложится спать, я иду в гараж, чтобы выкурить косяк. Так продолжается уже не первый месяц. Я выхожу, сажусь на пригорок и закуриваю. Потом я возвращаюсь в гостиную, усаживаюсь на диван рядом с женой и смотрю телевизор. Без этого маленького ритуала я бы ни за что не высидел рядом с ней перед экраном, одно и то же изо дня в день, а теперь я радуюсь приходу каждого вечера. Ритуал превращает меня в обычного человека, такого же, как все. В детстве у меня все было хорошо, я рос в благополучной семье, никто из моих братьев и сестер не был таким, как я, – оторви и брось. Но стоит мне покурить, как все налаживается, я становлюсь нормальным. Но мне просто необходимо дунуть после каждого шоу, а на выходных я накуриваюсь посреди дня, после этого я могу спокойно стоять у живой изгороди и болтать с соседом, не мучаясь при этом от желания провалиться, понимаете?

– Да, я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду, – отвечаю я. – Вплоть до прошлого лета у меня были точно такие же отношения с алкоголем. Но мой организм перестал справляться с нагрузкой, и я завязала.

Комик выпрямляется на стуле.

– Да ну? И что же вы делаете сейчас?

– Медитирую, – вру я, – и занимаюсь йогой.

Он снова опускает плечи.

– Господи, как же хочется умереть.

«Давай же, сделай это, наконец», – хочу я сказать, но вовремя останавливаю себя.

Следующий пациент – четырехлетняя девочка, ее сопровождает отец. Она жалуется на ушную боль. Я выглядываю в коридор, чтобы вызвать их, но в этот момент отец говорит, что ребенок пока не готов, им нужно время, и они были бы