Белые ночи - Александра Лисина

Я сильно вздрогнула, поймав его на мгновение. Казалось, в нем тесно переплелись друг с другом тоска и глухое отчаяние, неукротимая ярость и странное торжество, бессильная ненависть и обреченное понимание. Злость. Гнев. Бурлящее водоворотом бешенство. Лютое желание отмстить. Едкая горечь. Острое осознание происходящего. А еще — странное презрение к смерти и необъяснимая гордость непобежденного. Да, сейчас он ослаб, потерял много сил, был загнан в тюрьму, из которой не видно выхода. Он страдал от жажды и голода. Он едва мог просто пошевелиться. На его теле сочилось кровью множество ран, оставленных стальными прутьями и коротким жезлом мучителя. Но он не сдался. Не покорился. Не собирался склоняться ни перед кем. А сейчас со странным выражением смотрел на жадную до зрелищ толпу и со злым удовлетворением встречал ее искренний ужас.

Я застыла соляным столбом, не в силах ни отвернуться, ни отвести глаз. Вчера я плохо его рассмотрела: на постоялом дворе было довольно темно и шумно, но сейчас у меня что-то екнуло в груди и болезненно сжалось, потому что звери не умеют так смотреть. Не умеют одним взглядом выразить всю глубину своего отчаяния. Как не умеют стоять в цепях, оставаясь при этом несломленными. И в лицо усмехаться тем, кого считают кровными врагами. Даже оборотни в своем диком обличье так не умеют — для этого они слишком… звери. А странный тигр таким зверем не был. Как не был он кровожадным монстром и безумным чудовищем.

Не знаю, откуда пришло это знание, но во мне вдруг поселилась твердая уверенность в том, что кем бы он ни являлся на самом деле, как бы не выглядел, что бы не натворил и кого бы не ранил, он никогда не носился по роскошным лесам Симпала, гонимый жаждой крови, и никогда не терял разум при виде полной луны. Потому что с такими глазами не преследуют невинную жертву, раздирая ее на части, а потом жадно хрипят, давясь окровавленными кусками, торопясь насытиться и ринуться за следующей. С такими глазами не нападают со спины и не рвут когтями податливое, еще трепещущее тело. Не делают подлостей. Не предают. И не ломают чужую шею только потому, что вдруг не понравилось выражение чьего-то лица. С таким взглядом можно биться только грудь в грудь, глаза в глаза, один на один, скрещивая мечи или сжимая в руках отточенные до остроты бритвы кинжалы. А потом холодно следить за тем, как падает навзничь сраженный недруг и как тускнеют его зрачки в преддверии приближающейся смерти.

Я больше не слышала, о чем громогласно объявлял Ригл. Не видела, как пятятся мимо меня испуганные люди. Не замечала их искаженных лиц, судорожных вздохов, округленных глаз и распахнутых в панике ртов. Я просто стояла и смотрела не необычного оборотня, до сих пор не утратившего разум, смотрела почти в упор, молчала и страшно чего-то боялась. А он, как почувствовал — вдруг неуловимо быстрым движением повернул лобастую голову, прищурился и уставился в ответ, все еще тихо рыча и явно ожидая, когда же неказистая дуреха шарахнется прочь, как все остальные.

Я не смогла. Так и стояла посреди площади, словно холодная статуя, неотрывно глядя в узкие золотистые зрачки. Стояла, бледнела, покрывалась холодными мурашками и с содроганием смотрела. Ничего не видя больше, кроме этих странных глаз, и не понимая, что и почему заставляет меня до сих пор оставаться на месте. Он недвижимо стоял тоже. Молчал. Смотрел. И внимательно изучал мое бледное лицо. Лишь когда Ригл, желая успокоить людей, многократно отработанным и тщательно выверенным движением всунул между прутьев свой жезл, оборотень вздрогнул и зашипел от неожиданной боли, на мгновение отвлекшись. Но взгляда моего не потерял. Словно держался за него. А потом плотно сомкнул мощные челюсти, набычился, будто не желая показывать своей слабости, сжался в комок и застыл мрачной черной глыбой внутри тесной клетки. Неподвижный, громадный, свирепый и… все еще непокоренный.

Меня кто-то толкнул, торопясь поскорее выбраться из толчеи, кто-то другой с силой наступил на ногу, чьи-то руки больно дернули за длинную косу, и я внезапно потеряла равновесие. Поспешно взмахнув руками, покачнулась, но, зацепилась за чьи-то плечи и все-таки устояла, выровнялась. Мгновенно пришла в себя. А потом быстро подняла голову и на долгий миг снова замерла: он так и стоял, глядя на меня поверх толпы, судорожно сжимал громадные челюсти, но не издавал ни звука. Кажется, вовсе не чувствовал проклятой палки, от которой на его спине с каждым ударом появлялись все новые и новые раны. Просто стоял и следил своими черными глазами. Даже тогда, когда меня общим потоком отнесло к самому краю площади, а потом затолкало в тесный проулочек, из которого нашелся только один выход. И он вел совсем не туда, куда бы мне сейчас хотелось.

Толпа гудела и взволнованно перешептывалась. Многие охотно бросали деньги в специально отведенный мешочек, который держал в руках один из подручных Ригла. Раздались первые одобрительные выкрики. Зазвенели медяки, пару раз мелькнули даже серебрушки, а потом вроде и золотой проскочил. Кто-то снял с пальца и бросил в благодарность за удивительное зрелище недешевое колечко. Дети восторженно визжали на руках у родителей. Мужчины гордо оглаживали усы, наблюдая за избиением. Женщины бледнели и кусали губы. Но большинство так и не решилось смотреть эту показательную порку до конца, а, пряча глаза и несильно вздрагивая от звуков ударов, стыдливо устремилось прочь. Может, не выдержав кровавого зрелища. А может, не в силах чувствовать на себе пронзительный взгляд упорно молчащего оборотня.

Я вдруг до боли сжала кулаки, мысленно проклиная весь этот день, дурацкую площадь, этот мерзкий запах горелой плоти, что до сих пор комом вставал в горле. Весь этот дрянной город, который сломал мои прежние планы. Чужой смех, что все еще раздавался за спиной. Искаженное ненавистью лицо палача, терзающего запертого в темной клетке, обреченного зверя. Ненавидя в ответ. Пылая гневом и диким бешенством от творящегося там изуверства. Тяжело дыша и с трудом справляясь с собой, с белым от ярости лицом и с прикушенной до крови губой.

ТАК не должно быть. Так неправильно. Это страшно. Чудовищно. Гораздо более чудовищно, чем возможные смерти от чужих зубов и когтей. Потому что звери убивают без злости. Без ненависти и жажды мщения. А то, что творили оставшиеся позади существа, было в сто раз хуже. Ведь, в отличие от любого оборотня, они отлично понимали, что происходит. Радовались этому, жаждали продолжения. Им нравилось убивать, мучить и жечь, нравилось слышать чужой крик боли и отчаяния. Их несказанно злило, что проклятый зверь неожиданно заупрямился, и они горели настойчивым желанием вырвать у него хотя бы жалкий стон… о-о-о, воистину на это способны только люди!