Ночи Клеопатры. Магия любви - Татьяна Вяземская

Конечно, маленького царевича никто бы не выпустил из дворца без присмотра. Но Клеопатра хорошо помнила собственное детство: как лазила по деревьям, за что ей всегда влетало и от няньки, и от учителя – они утверждали, что будущая царица не может вести себя как обезьянка. Как пыталась выбраться из дворца незамеченной. Как дралась с Береникой и тягала за волосы Арсиною. Как… словом, как вела себя, словно обычный непоседливый ребенок.

Маленький Птолемей же… Он был вежливым, никогда не забывал поблагодарить, а если ему чего-то хотелось – просил, а не хватал без спроса. Не убегал. Не лазил. Не разбивал коленей. Правда, в одном Клеопатра его понимала: он, как и она, очень любил читать и даже самостоятельно осваивал латынь. Но все же будь он поживее и… понесноснее, как и положено мальчику его возраста, она бы меньше беспокоилась о нем.

На ложе что-то лежало.

Женщина подошла поближе. Ожерелье. Роскошное ожерелье. Золото, драгоценные камни… Только вот прикасаться к нему было неприятно, и даже не потому, что оно свидетельствовало о крахе ее надежд стать законной женой Цезаря.

Просто оно было выполнено в виде змеи, обвивающей цветочную ветку. Цветы из драгоценных камней, листики – из тончайшей золотой проволоки, капли росы – из крохотных опалов, и поверх всего этого великолепия – змейка толщиной в ее мизинец: каждая чешуйка прорисована, глаза – кроваво-красные рубины.

Клеопатра осторожно взяла ожерелье, стараясь не коснуться змейки, заглянула в красные глаза. Кажется, эта змея ее ненавидит… Красные глазки смотрят очень зло…

Интересно, Цезарь не знал, что она боится змей? Да нет, просто не мог не знать! Ей иногда кажется, что Юлий знает о ней такое, чего она сама не знает о себе.

Стало быть, это еще одно испытание? Сумеет она заставить себя надеть это ожерелье или не сумеет?

Как там называла повитуха Кифи свою помощницу? Дуреха? Вот она, Клеопатра, дуреха и есть. Множество раз они с Юлием беседовали на самые разные темы, и ей следовало бы понять: Цезарь, практичный, верящий в богов постольку-поскольку, надеющийся исключительно на себя. Ему бы даже в голову не пришло, что можно, боясь живых змей, испытывать отвращение к украшению.

Она наденет это украшение завтра. И вообще станет носить регулярно. Если Юлию будет приятно – она сделает это для него. Противно? Это просто кусок золота. И может быть, он поможет ей преодолеть свой страх перед живыми змеями.

Глава 18

Египет должен видеть своего фараона.

Эта мысль возникла у нее еще в пору беременности: было бы неплохо показаться народу именно в таком положении. Для египтян беременность священна. А беременность фараона священна стократ. Не зря их религия связывает плодородность долины Нила с плодовитостью фараона и его домочадцев.

Но – не получилось. Когда в нескольких сотнях шагов от дворца люди режут друг другу глотки – это не самое лучшее время для прогулок.

Но сейчас, когда все наконец-то окончено и даже убытки уже подсчитаны, можно, наконец, отправиться в путешествие.

Цезарь сперва идею не одобрил.

– Какое путешествие, Клеопатра? В городе побило около ста тысяч жителей. Даже для трехмиллионного населения Александрии это много! Мудрый правитель сначала должен показать всему народу, что он заботится о нем. Нужно восстанавливать город, девочка моя. Врагов уничтожать можно и нужно, да и то только в том случае, если нет никакой возможности договориться мирным путем. Покорить какой-то народ трудно: убивая, всегда следует быть готовым к тому, что в ответ постараются убить тебя. Военная победа – это только часть победы. Если твоя цель просто грабеж, это одно. Если ты хочешь закрепиться на захваченной территории и не просыпаться каждое мгновение от предчувствия того, как холодный клинок входит тебе под ребра, народ должен почувствовать: ты – не враг, а мудрый и справедливый правитель. Который в первую очередь заботится о своем народе, а вовсе не об удовлетворении собственных прихотей. Который будет думать, что станут есть его подданные, а не обжираться изысканными явствами, в то время как народ погибает с голоду. Который…

Клеопатра мягко положила ладонь на предплечье Цезаря. Что-то он сегодня слишком разговорчив…

– Я понимаю все это. Я всегда понимала это и заботилась, чтобы моему народу было чем питаться в неурожайные годы. Но мой народ – это не только жители Александрии, Цезарь. Мой народ – египтяне, а не только греки и македоняне. А для египтян важно увидеть своего фараона. Я ведь не только царица, Цезарь, я еще и фараон. По египетским верованиям, фараон, в общем-то, и олицетворяет собой страну. Если все хорошо у фараона, значит, и в стране будет порядок. Если фараон плодовит, то Нил будет разливаться раз за разом, и голод стране не грозит. Понимаешь? Они увидят меня и моего сына и будут счастливы. А если Нил не разольется, я снова закуплю зерно, голода не будет, и уже на следующий год никто не вспомнит о том, что урожая не было. Все будут помнить только то, что они ели досыта, и, стало быть, все хорошо.

Цезарь, слегка склонив голову, задумался.

– Возможно, ты права, – сказал он наконец. – Ты лучше разбираешься в египетских верованиях и наверняка лучше понимаешь египтян. Однако если ты не хочешь, вернувшись из этого путешествия – я признаю его необходимость, – застать очередную гражданскую войну, тебе придется сначала сделать кое-что для жителей Александрии.

Она выслушала предложенные им меры и даже согласилась почти сразу. Только для начала спросила:

– Почему ты сказал, что населения в городе три миллиона? Я знаю другое число: миллион!

– Милая моя, в твоем городе миллион граждан. Еще миллион или чуть меньше – дети. А еще как минимум миллион… живут себе и только мечтают о гражданстве. Дай им его! Тебе это ничего не будет стоить.

Гражданство для не-греков? Почему нет? Она просто никогда не задумывалась над тем, что евреям, сирийцам, коптам хочется получить гражданство. А ведь, наверное, Цезарь прав: это поставило бы их вровень с греками и македонянами. Может, материальных выгод и никаких, но для самолюбия приятно.

Были изданы соответствующие указы, а также указ о восстановлении жилых домов и одного из храмов.

Клеопатра хотела начать восстановление города с агоры, здания суда и других общественных строений, но, по совету Цезаря, сперва начали возводить все же жилье. А агора – что же, если жителям некоторое время будет негде собираться для пустопорожних разговоров, то им же и лучше.

Чиновников из города попросту выслали. Решение принял Аполлодор.