Джума - Гарри Зурабян

- Выходит, ты... - Артемьев не договорил, тупо уставившись на нежданно обретенную племянницу.

- Я хочу ему отомстить! Он убил маму! - выпалила она с яростью, которая заставила его внутренне содрогнуться. - Родионов - не человек, он хуже... хуже... скотины! Хуже зверя!

Георгий Степанович с изумлением смотрел на ее враз перевоплотившееся, перекошенное ненавистью, изуродованное чувством всепоглощающей мести лицо: глаза горели, щеки пылали, рот перекосился, обнажив два ряда белоснежных, оскаленных зубов, вены на шее вздулись, скулы заострились, а побелевшие пальцы рук то нервно гладили, то беспощадно мяли и дергали несчастную детскую игрушку.

- Наташа, - вымолвил обескураженный ее видом Артемьев. - да как же можно, вот так вот... ненавидеть. Откуда в тебе столько этого? Ты же молодая совсем...

- Молодая? - перебила она. - Это я снаружи - молодая, а внутри старуха! Я не хочу больше жи-и-и-ить! - завыла Наталья. - Не хо-о-очу-у...

В кабинет залетел взволнованный Блюмштейн. Глазами быстро показал на массивный шкаф у стены:

- Егор, быстро - за шкаф! Чтобы тебя здесь никто не видел!

Марк Моисеевич вызвал санитаров, которые мгновенно скрутили бьющуюся в истерике девушку. Когда ее увели, Артемьев, испуганный и подавленный, выбрался из-за шкафа.

- Марк, - попросил хриплым, дрожащим голосом, - дай мне водки. - И обессиленно рухнул в кресло.

- Посиди, я сейчас, - Блюмштейн выкатился из кабинета.

Было слышно, как он четко и жестко отдает кому-то распоряжения. Через минут пять Марк Моисеевич вернулся с наброшенным на руку халатом. Осторожно снял его и виновато глядя на друга, произнес:

- Извини, Егор, только спирт.

- Давай, - махнул рукой Артемьев.

- Разводить?

- Ты, что, издеваешься?! - рявкнул Георгий Степанович. - Чистый давай!

- Даю, даю, не кричи, пожалуйста, - он ловко и профессионально разлил спирт и вопросительно глянул на Артемьева.

Тот одним махом опрокинул кружку и тут же, покраснев, надувшись, стал судорожно хватать ртом воздух.

- Закусить дай, - прохрипел натужно, отчаянно жестикулируя руками.

Блюмштейн услужливо подал краюху черного хлеба. Георгий Степанович с чувством и от всей души грызанул ее и, вытирая выступившие слезы, с жалостью спросил:

- Маркуша, родной, нет ли здесь свободной, одноместной палаты? Впрочем, я согласен и на общую.

- Разбежался! - буркнул Марк Моисеевич. - Не велика шишка, в коридорчике постелим.

Артемьев чуть отошел, отдышался и через силу улыбнулся:

- У тебя тут, Марк, настоящий дурдом!

- А ты думал, в санаторий для членов Политбюро попал? - съехидничал тот.

- Марк, ее надо увозить отсюда, - резко меняя тему, проговорил Артемьев.

- Согласен. Но каким образом? Ты ведь знаешь, чья она дочь.

- Она, прежде всего, моя племянница, - тяжело вздохнул Георгий Степанович. - И не смотри на меня так. Ее отец - не Родионов, а Олег.

- Олег?!! Подожди, ты хочешь сказать...

- Марк, - устало отозвался Артемьев, - я уже все сказал, что хотел. Ты же помнишь эту историю, когда Настя и Олег хотели пожениться. Но ее отец уперся рогом, потому что Олег был на десять лет старше, да к тому же разведен. Ни Олега, ни Насти. Только Наташка осталась. Пойми, не могу я ее бросить. Не мо-гу!

- А ты представляешь, что с тобой Родионов сделает? Подумал, какой скандал грянет?

- Не грянет, - жестко отрубил Георгий Степанович. - У нас есть, чем его прижать.

- Тебе решать, конечно, - согласился Блюмштейн. - Но, поверь, Родионов - страшный человек, он ни перед чем не остановится.

- Но ты же не бросишь меня? - улыбнулся Артемьев. - Черт с тобой, я согласен и на коридор. - Он вновь стал серьезным: - Марк, ей разрешены прогулки?

- В общем-то, да, - скривился тот. - Но тебе ли не знать, как это "аукнется" на больных и персонале.

- Боишься? - напрямую спросил Георгий Степанович.

- Егор, - Блюмштейн отвел глаза, опустив лобастую, абсолютно лысую, голову, - ты - русский и тебе, наверное, сложно это понять. У меня погромы, гетто и концлагеря - не просто в крови. У меня это все - в генах, в хромосомах, в ядрах и атомах. - Он вскинул на друга мудрые, темные и блестящие, как маслины, глаза: - Не за себя боюсь. У меня ведь тоже свои... "наташки". Тебе не понять чувства человека, на которого идет охота. И не потому, что он кого-то убил, что-то украл и даже не столько из-за того, что исповедует иную религию. За ним охотятся, его травят только потому, что у него другая форма носа, не так лежат волосы, не тот акцент или... - Он печально улыбнулся: - ... есть некоторые нюансы в строении гениталий.

Егор, нам веками прививали мысль: такое положение вещей - норма; естественность, якобы, созвучная самой природе и эволюции. Но в живой природе нет ни одного вида, который бы столь беспощадно, с такими коварством, хитростью и жестокостью истреблял бы другой вид, руководствуясь не физиологическими потребностями, а, главным образом, ненавистью к внешним признакам. На это окзались способны только люди - самый высокоорганизованный и развитый в умственном плане вид на планете. Знаешь, почему я выбрал психиатрию? Я боюсь нормальных людей, в нашем понимании этого слова. Я много десятилетий прожил бок о бок с психами, но до сих пор затрудняюсь ответить на простой, казалось бы, вопрос... - У Блюмштейна был виноватый и растерянный взгляд: - Где она - норма?

- Во всяком случае, я благодарен тебе, Марк, за честность, - поднялся Артемьев. - Надеюсь, сегодняшний разговор не повлияет на наши дальнейшие взаимоотношения. Я, по-прежнему, буду рад тебя видеть. Извини, Марк и спасибо тебе за Наташу. Я найду способ помочь ей. Ты прав, это семейное дело Артемьевых и не стоит впутывать в него новых людей.

- Егор, прости меня, - Блюмштейн поднялся и неловко протянул руку для прощания.

Георгий Степанович с чувством ее пожал и, кивнув напоследок, торопливо вышел.

"Кажется, сударь, вы закусили удила, - подумал он о себе. - Кони-то понесли. Надо сесть и все серьезно и хорошо продумать."

Глава двенадцатая

На одной из загородных дач, расположенной за городом в живописном лесу, сквозь который просматривались темные, сверкавшие в предзакатных сумерках воды Ингоды, царило необычное для этого времени года оживление. К двухэтажному строению, почти полностью скрытому за высоким забором, одна за одной подъехали несколько машин. Чуть задерживаясь в воротах, каждая, словно откормленный к Рождеству гусь, тяжело переваливаясь на рессорах, плавно и степенно въезжала на видневшееся в раскрытые створки ворот обширное подворье. Послышался враждебный и яростный лай сторожевых собак, захлопали дверцы машин, но чей-то громкий, хриплый голос грозно прикрикнул на разошедшихся псов. Затем будто невидимый дирижер поднял палочку, призывая всех к вниманию и на миг наступила тишина. Какафония звуков, оборвавшись, так и не возобновилась вновь, словно и усадьбу, и подворье накрыли невидимым, не пропускающим голоса и звуки, колоколом.

А в это время, на втором этаже, в комнате с многочисленными охотничьими трофеями на стенах, вокруг скромно сервированного стола, не спеша рассаживались трое мужчин. Примерно одного возраста - около пятьдесяти и более, они отличались друг от друга комплекцией, ростом, цветом волос и глаз, конечно же - одеждой и теми особенностями, которые и придают людям строгую индивидуальность и неповторимость в общей человеской массе. Но были и общие черты, нет-нет да и бросавшиеся в глаза: манера двигаться и говорить, смотреть на собеседника и отвечать на его вопросы, вести себя в присутствии остальных. Со временем, сторонний, внимательный наблюдатель непременно уловил бы в их манерах некую несообразность, будто в каждом присутствовало, по меньшей мере, две сущности: явная и тайная. И эти сущности, являясь продолжением друг друга, тем не менее, находились и в парадоксальном, противоречивом неприятии.

В этот вечер на загородной даче, никому из них, впрочем, не принадлежащей, собрались три человека, известность которым принесли "короны авторитетов".

Пройдет несколько лет и их образ, сплетенный одновременно из кружев блатной романтики и удавок злобной враждебности, замелькает на страницах многочисленного чтива и телеэкранах. Из руин развалившейся, как Четвертый энергоблок, Империи поднимется "герой нового времени" - с явственным запахом и привкусом смерти фантом по прозвищу "Пахан". Однако, безудержная, шизоидная фантазия авторов не будет иметь ничего общего с реальным образом, но даст обильную пищу для разжижженных "радиоктивным распадом" мозгов нации, особенно - для подрастающего, молодого ее поколения.

Наш криминальный мир бесконечно далек как от романтики, присущей здоровому человеческому организму, так и от патологической склонности к духовному уродству. Но крайности всегда были нашей отличительной чертой, что, собственно, не раз и являлось причиной национальных трагедий.

Трое, сидевшие в этот вечер на загородной даче, не походили ни на Робин Гудов, ни на кровожадных чудовищей-монстров. Их жизненные пути, возможно, никогда бы не пересеклись с извилистой дорогой криминала. Но им не повезло. Не повезло оттого, что эти жизненные пути лежали в одной плоскости с основными принципами развитого социализма, который, как известно, не слишком приветствовал инициативу в тех областях, на которые распространялась монополия государства. А так как распространялась она, практически, на все сферы деятельности человека, в том числе, на его разум и душу, то противостояние, в конечном итоге, сделалось неизбежным.