Последний довод побежденных - Сергей Лапшин

Я снова коснулся спины, провел по позвоночнику, справа от него, слева. Не нащупал ни рубца, ни заживающей раны. Наверное, каждый из нас любит определенность, и я не исключение. Мне было абсолютно ясно, что еще совсем недавно я умер. И теперь я очнулся в месте, где есть унтерменши с метками, округ Москва и генерал-комиссар. Мне было известно лишь одно государственное образование, где присутствовало все перечисленное. И называлось оно — Третий рейх.

После этой глобальной мысли пришла другая, несколько проще и гораздо приземленнее. С неудовольствием услышав громкое бурчание из живота, я покосился на дверь. Потом, спустившись с кровати и чудно переступая ногами, чтобы не мешалась цепь, заглянул под свисающую простынь. То, что я обнаружил там, заставило меня грустно ухмыльнуться и употребить парочку непарламентских выражений. Однако, понятное дело, других вариантов не предусматривалось. Поэтому, вновь кинув взгляд на дверь, я вытянул из-под кровати ночной горшок.

Окно было своеобразным эквивалентом часов для меня. Там, за окном, было темно или светло с разной интенсивностью, и это было единственным понятием времени. Я помню определение «биологические часы» и примерно понимаю, что оно означает. Судя по тому, что я не испытывал дискомфорта, продолжительность дня и ночи в месте, в котором я оказался, была нормальной. Хотя, с другой стороны, в своих поездках по разным часовым поясам нашей огромной родины я также не обламывался со временем, быстро приспосабливаясь к другому временному режиму.

Зато каждый мой день был в высшей степени упорядоченным. Судя по всему, в одно и то же время мне подавали завтрак. Питательная гречневая, овсяная или пшенная каша, бутерброды с джемом или маслом и кофе. Без приколов, вполне серьезно говорю: вся еда в высшей степени вкусная. Джем шикарный, абрикосовый, каша хорошо приготовлена, и кофе, такое ощущение, прямо из автомата. Завтрак закатывала на неизменном столике все та же женщина, упрямо не желающая со мной разговаривать, забирала мои отходы жизнедеятельности и уходила, чтобы через определенный, регламентированный промежуток времени вернуться. Мне лень было считать посекундно, но я как раз успевал съесть все, что было принесено. Затем женщина меня покидала вместе со столиком, и навещал доктор. Такой невысокий упитанный мужчина преклонных лет, с широкими залысинами на круглой голове, в той же серо-зеленой форме.

Разговор у нас с ним сложился односторонний: он спрашивал, я отвечал. После парочки моих вопросов, канувших в пустоту, доктор мягко предупредил, что еще одна попытка выведать у него что-либо закончится для меня плохо.

И, знаете, я послушался. Исправно выдавал всю требуемую информацию, решив отложить бунт и звонки по правоохранительным органам на потом. Когда с меня снимут наконец-таки опостылевшую цепь и в пределах досягаемости будет хоть чей-то мобильник.

Беседа с доктором длилась недолго. Вряд ли больше часа. После этого он меня покидал, и мне приносили обед, который так же четко по часам забирала молчаливая женщина. Во второй половине дня я был предоставлен самому себе и мог предаваться своему основному занятию — откровенному плеванию в потолок.

Таким вот образом минули первые два дня, за которые я более-менее привык к питанию и режиму. На третий, сразу после завтрака, устоявшееся положение вещей было нарушено.

Вместо доктора сразу после завтрака заявился мужчина, помогавший ранее допрашивать меня. На сей раз он был в одиночестве, без своего главного и без стола на колесиках. Ограничился лишь стулом, который установил в нескольких шагах от моей койки. Пару секунду он разглядывал меня, обернутого одеялом на манер римского патриция, затем, тяжело вздохнув, сел на стул.

— Меня зовут Павел. Запомни это, — наконец мужчина представился, как это и принято в приличном обществе.

— Запомнил, — охотно ответил я.

— Не буду вокруг да около ходить. Доктор пришел к выводу, что ты здоров. И физически, и морально.

Я пожал плечами. На мой взгляд, доктор требовался не мне, а всей этой банде комедиантов.

— Честно говоря, я в тупике, — поделился со мной Павел. — Какая-то ерунда. Ты настаиваешь на том, что говорил? Что ты из России и что родился в тысяча девятьсот восемьдесят шестом?

— Настаиваю, — мстительно ответил я. — И еще я гражданин РФ. Имею права, гарантированные мне Конституцией, которые охраняются законом.

Павел от этих слов просто отмахнулся. Скривился, словно от зубной боли.

— Не знаю, зачем вам это надо. Обоим. Но показания у вас сходятся, один в один. Какая-то идиотская «фирма»…

— Я так понимаю, Бон тоже здесь? — не утерпел я.

— Не перебивай меня, щенок! — вспыхнул Павел, ткнул в мою сторону угрожающе указательным пальцем. — Рот откроешь, когда я разрешу! Понял?

— Понял, — тут же пошел я на попятную. Хотя чего тут скрывать, непонятно.

Воцарилось молчание. Павел размышлял, хмуря брови, а я занимался тем, что внимательно рассматривал его.

Мужчина средних лет. Подтянутый, сухощавый, с ежиком седоватых волос. В военной камуфлированной форме расцветки «олива».

— Мы вот как сделаем, — наконец подал он голос. — Фройляйн Грета утеряла к вам интерес. К обоим. Господин Альбрехт считает вас сумасшедшими. Нужно объяснять, что это значит? — поднял он на меня глаза.

Честно говоря, объяснение лишним бы не было. Ну, считает и считает, что дальше-то? На мой взгляд, это лично его проблемы, которые нас не касаются. Хотя, признаться, из головы никак не шло наше триумфальное излечение. Как вообще быть с тем, что меня, по моим субъективным ощущениям, убили?

— Вы в курсе вообще, что я мертвый? — ответил я явно не то, что ожидал от меня услышать допрашивающий.

Несколько секунд Павел озадаченно смотрел на меня. Затем, горько усмехнувшись, произнес:

— Шутишь. Ну, шути, шути… Ты мертвым здесь станешь запросто. Ты, может, и псих, но в голову свою дебильную вдолби — ты никто здесь. Нет тебя. Ты даже не принадлежишь никому, никто за тебя не спросит компенсацию. Пустое место. Господин Альбрехт не любит сумасшедших, терпеть их не может. Знаешь, что отделяет тебя от того, чтобы быть выброшенным в навозную яму?

Я вполне ожидаемо качнул головой в жесте отрицания.

— То, что он забыл про тебя. И то, что они с сестрой, фройляйн Гретой, сейчас в округе. Когда они вернутся, господин про тебя обязательно вспомнит. И поинтересуется результатами обследования доктора. Ты хочешь стать удобрением, щенок?

Меня пробрало. Черт побери, а если этот Павел говорит правду? Каждая шутка и каждый розыгрыш должны иметь пределы. А сейчас я был уверен, что Павел говорит искренне и сам верит в то, что произносит. Он был убедителен не меньше, чем цепь на моей ноге.

Мне не хотелось стать удобрением. И я покачал головой.

— Умеешь читать и писать? На каком? — неожиданно сменил тему Павел.

— Русский, немецкий, английский.

— Завтра уходит колонна по владениям. Поедете с ней. Оба. Сейчас тебя отведут к господину Хайнриху, это младший брат господина. Будь вежлив с ним и не пререкайся, ни в коем случае. Господин Хайнрих… — Павел помедлил несколько секунд, подыскивая слова. — В общем, ему просто плевать на тебя. Так что не серди его, это главное. Когда он предложит работу, соглашайся. На любую.

Мой собеседник замолчал, видимо, прикидывая, все ли он сказал. Встрепенулся:

— Да, если предложит тебя отпустить, не соглашайся. Это шутка. Отпустит в ближайшую канаву.

Выговорившись, Павел поднялся, взялся за стул и направился вместе с ним к двери. Подойдя к ней, обернулся. Усмехнулся криво:

— Иногда следует делать хорошие дела. Просто так. Запомни это, blodsinnig.[46]

После Павла, повергнувшего меня в состояние тихого ужаса, в моей палате появился ранее не виденный персонаж. В той же военной униформе, высокий, крепко сложенный, с резкими, твердыми чертами лица. Ярко выраженный подбородок, разделенный на две части, широкие скулы, тонкий, с узкими крыльями, хищный длинный нос. Нависающие надбровные дуги, глубоко запрятанные темные глаза. Высокие брови, короткая стрижка темно-русых волос. Подойдя к моей койке, он бросил мне в ноги сверток одежды, посмотрел на меня и произнес:

— Одевайся. Выполняй все мои команды беспрекословно. Никаких вопросов, только исполнение. Если тебе это ясно и ты готов это выполнять, скажи «да».

— Да, готов! — как можно понятнее постарался выразить я свою позицию. Мужчина кивнул, присел на корточки, откинул одеяло, разомкнул ключом замок на моей лодыжке. Поднялся, отошел на пару шагов, явно собираясь присутствовать при моем переодевании. Думаете, это стеснило меня? Да ни капельки. Я встал, развязал бечевку на одежде, скрученной в рулон, расправил ее, обнаружив простецкие штаны свободного кроя, ремень, по всей видимости, брезентовый и рубашку. Вещи были, судя по всему, удобные, сшитые добротно, без махров по краям, с ровными швами. Цветом — нечто напоминающее фиолетовый. Ко всей этой одежде, к моему сожалению, не полагалось нижнего белья. Не мог я не заметить и отсутствие обуви с носками. Было бы логично предположить, что невыдача мне обуви обуславливается опасением, что я могу сбежать. Но вот каким образом на мой гипотетический побег повлияли бы трусы?