Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века - Мэри Антин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несмотря на то, что мы с сестрой начали учиться одновременно и вместе делали успехи, родители не хотели, чтобы я бралась за изучение новых предметов так же быстро, как это делала Фетчке. Они считали, что мне нельзя много учиться из-за слабого здоровья. Поэтому, когда у Фетчке был урок русского языка, меня просили пойти поиграть. С сожалением вынуждена признать, что в этих случаях, как и во многих других, я была непослушна. Я не ходила играть, я смотрела и слушала, как Фетчке репетирует урок дома. И однажды вечером я украла русский букварь и отправилась в одно укромное местечко, о котором я знала. Это была кладовая, где хранились сломанные стулья, ржавая утварь и сушёные яблоки. Никто бы не стал искать меня в этой пыльной дыре. Там действительно никто не искал, зато искали во всех остальных местах – и в доме, и во дворе, и в сарае, и на улице, и у наших соседей; и пока все искали и звали меня, и рассказывали друг другу, когда видели меня в последний раз, и что я тогда делала, я, Машке, склонившись над украденной книгой, повторяла русский алфавит, произнося буквы так, как их произносила моя сестра; и прежде чем моё убежище нашли, я уже могла произнести по буквам Б-О-Г и К-О-З-А. Я ничего не имела против того, чтобы меня поймали, потому что у меня было новое достижение, которым я могла похвастаться.
Я помню, что повсюду валялся всякий хлам, помню высокий сундук, служивший мне столом, и голубую стеклянную масляную лампу, которая освещала мои тайные старания. Помню, как меня привели оттуда в комнату, где при свете свечей собралась вся семья, и как их сбила с толку моя декламация простых слов Б-О-Г и К-О-З-А. Меня не отругали за то, что я пряталась вместо того, чтобы спать, и на следующий день мне разрешили присутствовать на уроке русского языка.
Увы, уроков оставалось не так уж и много. Задолго до того, как мы исчерпали знания реба Исайи, нам с сестрой пришлось покинуть нашего учителя, потому что финансовое положение семьи начало ухудшаться, и от такой роскоши, как учёба, пришлось отказаться. Исайя Писарь успел позаниматься с нами в общей сложности около двух семестров, в течение которых мы учили идиш, русский язык и немного арифметики. Но какой толк был в том, что мы умели читать, если в нашем доме не было никаких книг, кроме молитвенников и другой религиозной литературы, которые были написаны в основном на иврите. Своему умению писать мы тоже находили мало применения, поскольку написание писем не было повседневным занятием, а о том, чтобы просто попрактиковаться в письме мы как-то не подумали. Однако, наш добрый учитель, который гордился нашими успехами, не позволил нам забыть всё, чему мы у него научились. Книг он нам одолжить не мог, потому что у него самого их не было, но что он мог сделать, он сделал – написал для каждой из нас красивый «образец», который мы могли переписывать снова и снова, время от времени, и не терять навыка.
Странно, что я забыла изящные предложения моего «образца», ибо я переписывала их бесчисленное количество раз. Текст был в форме письма, написанного на прекрасной розовой бумаге (у моей сестры на голубой), целая страница чёрточек, переходящих в полукруги, и всё это без каких-либо направляющих линий. Почерк, конечно же, был идеальным, в наилучшем исполнении Исайи Писаря – и выраженные с его помощью чувства были исключительно благородны. От лица ученицы средней школы на каникулах я писала своим «уважаемым родителям», чтобы заверить их в своём благополучии и рассказать им, как, даже наслаждаясь радостями жизни, я всё же тосковала по своим друзьям и с нетерпением ждала возобновления учёбы. Всё это было написано наполовину на идише, наполовину на немецком языке, и звучало совершенно непривычно для Полоцка. По крайней мере, я никогда не слышала, чтобы так разговаривали на базаре, когда я ходила туда, чтобы купить себе семечек на копейку.
Вот и всё образование, что я получила в России. Планы моего отца рухнули по причине затянувшейся болезни обоих моих родителей. Все его надежды вывести детей за пределы интеллектуальных границ Полоцка были растоптаны бедностью – чудовищем, явившим нам свой грозный лик в тот самый момент, когда мы с сестрой встали на путь более широких возможностей.
У нас был лишь один шанс, впрочем, и его мы быстро лишились, продолжить учёбу, несмотря на семейные трудности. Рав[4] Ложе, услышав из разных источников, что у Пинхаса, зятя Рафаэля Русского, были две умные девочки, чьи таланты растрачивались попусту из-за отсутствия обучения, он очень этим заинтересовался и послал за нами, чтобы самому убедиться, есть ли в сплетнях доля правды. По странной прихоти памяти я ничего не помню ни об этой важной беседе, ни о самом деле в целом, хотя тысяча мелочей того периода вспоминается мгновенно, поэтому я рассказываю эту историю со слов моих родителей.
Они рассказали мне, что рав поставил меня на стол перед собой и стал задавать много вопросов, поощряя меня задавать вопросы ему. Реб Ложе в результате этой беседы пришел к выводу, что я непременно должна учиться в школе. Как мы знаем, государственных школ для девочек не существовало, но обучение нескольких учеников в одной частной школе оплачивалось за счет нерегулярных взносов из городских фондов. Реб Ложе заручился в моём деле влиянием своего сына, который, в силу занимаемой им должности в муниципалитете, имел право голоса в решении вопроса о выделении денежных средств. Но несмотря на то, что он красноречиво просил принять меня в городскую школу, сын рава не смог добиться согласия своих коллег, и крошечная щель в двери возможностей плотно захлопнулась прямо перед моим носом.
Отец не помнит, на основании какой формальности моя кандидатура была отклонена. У моей матери сложилось впечатление, что мне, очевидно, отказали из-за религиозной принадлежности, власти не желали выделять средства на обучение еврейского ребенка. Теперь уже неважно, по какой причине это случилось, влияние на меня оказал результат. Я осталась без учителя или книги в тот момент, когда мой разум был наиболее активен. Я осталась без пищи, когда надвигался голод роста. Мне оставалось только думать и думать без цели и без средств, чтобы разобраться с содержанием
