Подснежник на бруствере - Константин Лапин

Коммунисты батальона единодушно поддержали ее кандидатуру, зато армейская парткомиссия и начальник политотдела Федор Яковлевич Лисицын заколебались:

— Не рано ли?

— Что значит рано? — взорвалась Лида. — Воевать с фашистами не рано, возраст не помешал! В чем я отстаю от своих подруг? — И закончила тихо: — Ведь я могу погибнуть в бою, так и не став коммунисткой…

Эти доводы, а больше того боевая характеристика Ветровой, имевшей на счету свыше полусотни уничтоженных фашистов, убедили товарищей.

Красные книжечки членов партии нам вручили месяца через три, под Пустошкой. Для фронтовиков, находящихся непосредственно на переднем крае, кандидатский стаж был сокращен. На войне другой счет времени.

Саша Шляхова, наш бессменный комсорг, стала парторгом роты. Новый комсорг появился позже, когда прибыли новички — очередной выпуск снайперской школы.

Пустошка, Пустошка!..

Снежные метели сменились ростепелью с туманами. Ни танки, ни авиация не могут действовать. С начала марта части фронта стоят в обороне на рубеже Новосокольники — Пустошка. 219-я стрелковая дивизия, куда нас направили после отдыха, занимает позиции в районе самой Пустошки.

Не знаю, откуда идет это название, но сейчас оно соответствует действительности: на месте города, через который проходит наш передний край, лежит черная пустошь. Трудно отыскать здесь целый кирпич, бревно или доску — всюду лишь каменная россыпь, щепа и гарь.

За городом большое, по-зимнему суровое озеро. Синий бор на горизонте да нитка шоссе на Ленинград несколько разнообразят унылый, неприветливый пейзаж.

Бои предстояли затяжные: сплошные болота не промерзают даже в сильный мороз, лесистая, с холмами местность труднопроходима для танков. В условиях долговременной обороны особенно нужны снайперы. Меня и Шуру Скрипину, имевших некоторые инструкторские навыки, прикомандировали к учебному батальону.

В дивизионном тылу открылись краткосрочные снайперские курсы. Уже не мужчины учили девушек снайперскому делу, а мы, обстрелянные стрелки, занимались с парнями. Молодых бойцов поражали наша меткость, быстрая ориентировка на местности, умение маскироваться, ползти по-пластунски. Один из моих учеников чистосердечно признался, когда пришло время прощаться:

— А ведь мы о вас, девушках с орденами, поначалу плохо думали. Оказывается, вы свои награды за дело получили. Сравняюсь ли когда-нибудь с вами, товарищ гвардии сержант?

Полмесяца занятий дали неплохие результаты. Мне не довелось впоследствии встречаться со своими учениками — в батальоны, где были девушки-снайперы, их не направляли, полагались на нас. Но слухи доходили: ребята воюют хорошо.

Первой, кого я встретила, вернувшись в батальон, была Зоя Бычкова: она недавно выписалась из госпиталя. Зоя шумно обрадовалась мне, рассказала о своем житье-бытье. Почему-то тянуло посмотреть на ее руку с ампутированным пальцем, и от этого было как-то неловко.

— А знаешь, Люба, что сделал Булавин, когда я объявилась? Вот что! — Поднеся изувеченную руку к губам, Зоя поцеловала ее. — И знаешь, что сказал? «Все равно ты, Зоя Николаевна, самая красивая девушка на всем советско-германском фронте!»

У меня стало легче на душе от этих ее слов. Значит, подруга не очень переживает из-за своего увечья.

Кажется, впервые девчатам отвели такую удобную и теплую землянку. Стояла она у подножия возвышенности, из дверей было видно далеко вокруг. Окно не менее полуметра высотой, дощатый пол, дверь с крючком. Настоящий дом! У входа — большая железная бочка — армейская печь. Справа — земляная лавка, на ней спали Клава и Полина. Вдоль другой стенки — двойные нары, здесь размещались Зоя со своей напарницей Ниной Обуховской.

Мне, как опоздавшей, достался маленький лежачок у самой печки. Он был коротковат, но это не пугало — я привыкла спать калачиком. Посреди землянки оставалось место для стола.

Девчата вернулись с передовой в темноте, зацеловали, затормошили меня. Лишь Полина не проявляла энтузиазма, знала, что Клава теперь будет в паре со мной.

Закрыв дверь на крючок, снайперы поснимали промокшие насквозь ватные брюки и, отжав их, развесили у печи для просушки. Почистив винтовки и умывшись — вода была заготовлена Зоей, — сели ужинать. В дверь постучали.

— Нельзя! Позже заходите! — закричали девушки.

Как и раньше, каждый вечер на огонек тянулись разведчики, артиллеристы, офицеры из штаба батальона. Кому не хочется посидеть в теплой уютной землянке, послушать песни и рассказы, а то и просто поглядеть на девчат! К приходу гостей хозяйки дома успевали переодеться, сделать прическу, словом, навести красоту.

Нары покрыты солдатскими одеялами, на «подушках» из свернутых телогреек — тюлевые накидки. Кто-то из девушек нашел среди развалин чудом уцелевшую штору. Порвали ее — вот и накидки для подушек и занавеска на окне.

— Девчата остаются девчатами даже на войне! — говорили гости, в который раз оглядывая немудреное в общем убранство. — Из ничего могут создать уют. — И задумывались, вспоминая свои дома, довоенную жизнь.

Если девушки возвращались усталые, огорченные неудачной «охотой», то дверь запиралась крючком до утра, на стук не отвечали. Потопчутся гости у порога и, извинившись, уходят.

В день моего возвращения народу набилось столько, что непонятно было, как даже в такой просторной землянке поместились все. Те, кому не хватало места на лавках, сидели на полу. Артиллеристы принесли заказанную Зоей рыбу: они глушили ее в озере гранатами. Солдат-украинец получил посылку с жареными семечками, принес угостить. Весь вечер лузгали семечки, пели, балагурили. Давно мне не было так хорошо.

А счет все растет!

С моим возвращением одна из нас оказалась «третьей лишней». У меня-то была постоянная напарница, Клава Маринкина, но не стало пары у Полины. Решили не придерживаться постоянных пар, чтобы никому не было обидно, перешли на скользящий график. Пятая, свободный от «охоты» снайпер, оставалась дежурить в землянке.

Перед рассветом мы с Клавой ходами сообщения добирались до НП роты, находившегося на северо-западном склоне высоты. Блиндаж командира отрыт на возвышенности, с нее хорошо просматривается болотистая равнина. Впереди, метрах в 800, окопы нашего боевого охранения, от них до врага еще метров полтораста.

Бывало, ползешь в темноте, на шаг впереди ничего не видно. Нечаянно стукнешься лбом о каменную кочку, а это замерзший труп: не всех павших во время зимнего неудачного наступления успели предать земле. Неприятная встреча, что говорить! Огибать труп некогда, перевалишься через него — иногда и не через один, — только скрипнешь зубами, а то выругаешься про себя и дальше ползешь. Главное, поскорее уйти с открытого места: поле простреливается настильным огнем, нельзя задерживаться ни на минуту.